Протопоп Аввакум и начало Раскола

Воробьевы горы возвышаются на юго-западе от Москвы, в двух верстах от Кремля; у подножья их, за рекой, виднелись золоченые купола Новодевичьего монастыря. Великие князья оценили красоты этой возвышенной и покрытой яркой растительностью местности. Иоанн III построил себе там загородный дом, который Василий расширил, превратив его в дворец, затем сгоревший и подвергнутый перестройке. Алексей же был вообще большим прожектером и любил создавать образцовые хозяйства: он разбил вокруг дворца два плодовых сада, фрукты из которых продавала казна[1426].

Узники мало что могли видеть от этой прекрасной природы: они были снова разлучены и помещены в разные места заключения; за ними был учрежден беспрерывный надзор; ночью у них зажигали свечи. Стрельцы исполняли свою функцию надсмотрщиков по совести, не отпуская узников ни на шаг. Они, однако, одновременно буквально лезли из кожи вон, чтобы оказать им дозволенные услуги. Это были грубые люди, которые пили и ругались, но инстинктивно чувствовали моральное превосходство узников, которое они и уважали. Протопоп чувствовал себя с ними ближе, нежели с резонерами-монахами в греческих клобуках. Он обрел бы среди этих стрельцов духовных чад, если бы этот короткий отдых не был вскоре прерван[1427]. 26 июня к нему явилось целое посольство от царя. Глава его – Тимофей Марков увещевал Аввакума вежливо и вместе с тем сентиментально: этот посланник был не только дьяком Конюшенного приказа, но одновременно и наперсником Алексея, его правой рукой в Тайном приказе; он же был и организатором Измайловского поместья[1428]. Религиозные доводы были поручены посланнику, который был не кто иной, как Неронов. То было жестокое свидание, поразившее Аввакума в самое сердце! Его старый духовный наставник, которого он все еще продолжал любить, человек, о котором он, невзирая ни на что, не позволил сказать ни одного дурного слова, – пришел убеждать его, чтобы он отрекся от своей веры! Много было тут сказано друг другу крепких слов, много было крика, о чем впоследствии оба не могли вспоминать без стыда. Позднее, дополняя рассказ об этом периоде своей жизни в Житии, Аввакум предпочел умолчать о Неронове и назвал только Тимофея.[1429] После этого скандала он почувствовал необходимость облегчить себя и написал царю дружеское послание, посылая ему и его семье свое благословение. Он поручил отнести это письмо сотнику, своему стражу Ивану Лобкову[1430].

30 июня узники были отвезены на Андреевское подворье: оно находилось на берегу Москвы-реки, но ближе к городу. Это был тот самый знаменитый учительный монастырь, который был некогда основан Ртищевым, чтобы поселить там киевских ученых. Узников заперли в конюшне. Тут снова возобновились увещания, по крайней мере в отношении Аввакума. 4 июля его навестил Башмаков: теперь Аввакума обрабатывал сам ловкий начальник[1431]. Отсюда заключенных перевезли в Са вину слободку, все в том же районе, но на другом берегу Москвы-реки, ближе к Новодевичьему монастырю[1432]. Оттуда же 20 июля их снова направили в Николо-Угрешский монастырь. Может быть, эти постоянные переводы делались со специальной целью подействовать на нервы узников? С другой стороны, может быть, они были и результатом растерянности царя, который не знал, на что ему решиться. 22 июля бедный Алексей, ободренный посланием Аввакума и все-таки надеясь на невозможное, послал в Николо-Угрешский монастырь Юрия Лутохина: этот стрелецкий голова, также прикомандированный к Тайному приказу, не был, по всей видимости, лишен дипломатических способностей, так как ему часто доверяли такого рода поручения[1433]. Свидание было по крайней мере миролюбивым. Царь Алексей передал Аввакуму через Лутохина: «Разсудит де, протопоп, меня с тобою праведный Судия Христос». Он просил у отлученного молиться за него, за его жену и детей! Говорили они и о том, и о сем[1434].