Протопоп Аввакум. Жизнь за веру

Никон ухватился за это дело и раздул его до неимоверных размеров. В июле 1653 года в Крестовой палате у патриарха состоялся церковный собор для суда над Логином. Никон велел отдать его жестокому приставу. За муромского протопопа вступился Иоанн Неронов: «За что его дать за жестокого пристава? Услышит он, пристав, от тебя гнев, и он его уморит. То ли твоя святительская милость к священному чину?» Произошло открытое столкновение между Нероновым и Никоном. Ростовский митрополит Иона и ярославский протопоп Ермил свиде-тельствовали, что на одном из заседаний собора, когда Неронов сказал о необходимости утверждения приговора царём, Никон заявил нечто совершенно неслыханное: «Мне-де царская помощь негодна и ненадобна, да таки-де на нее плюю и сморкаю». Услышав такие слова, митрополит Иона хотел «с места бежать». Неронов отвечал Никону: «Владыко, не дело говоришь, все святые отцы и соборы призывали благочестивых царей и их синклит на помощь себе и православной вере».

На следующем заседании собора Неронов прямо обвинил Никона в превышении власти, однако митрополит Иона и протопоп Ермил, свидетели дерзких высказываний патриарха о царе, от своих показаний отреклись, устрашившись патриаршего гнева. Но Неронов продолжал открыто обличать Никона: «А тебе если кто добра хочет, ты и тех ненавидишь, а которые клеветники и шепотники, и ты тех любишь, и жалуешь, и слушаешь; если тебе на кого наклевещут, хоть за 500—1000 верст, ты веришь. Про богомольцев, со слов клеветников, говоришь, что они нечестивые… Доселе ты друг наш был, а теперь на нас восстал. Иных ты удалил и на их место поставил других, а от них доброго ничего не слыхать».

В продолжение спора Никон сказал, что на Иоанна Неронова поступила челобитная от священников и причетников Казанского собора, обвинявших его в бесчинии. Неронов потребовал прочесть челобитную вслух, а когда её не прочли, бросил в лицо Никону: «Воистину, патриарх, лжешь». Никоновские клевреты накинулись на Неронова: «Как ты можешь называть великого святителя кощунником, празднословцем, мучителем, лжецом?» На это Неронов отвечал: «Вам попустил патриарх говорить пред собой всякие нелепые слова на истинных рабов Божиих, и не знаю, как назвать ваш собор, потому что не заботитесь вы о законе Божием, а занимаетесь укоризнами и поношениями. Что вы кричите и вопите? Я не похулил и не погрешил против Святой Троицы, а я хулю ваш собор. Такие соборы бывали и против Иоанна Златоуста и против Стефана Сурожского».

Наказание не заставило себя ждать. 4 августа Иоанн Неронов был арестован и отдан под начал в Новоспасский монастырь. В тот же день его перевели в Симонов монастырь, где содержали под строгим арестом: домашних к нему не пускали, в Церковь ходить не разрешали, а ночью даже стерегли «со свещами». Через неделю его отвезли на Цареборисовский двор, где били немилостиво, а затем снова привезли в Симонов монастырь и на шею надели цепь. 12 августа в Успенском соборе Иоанна Неронова расстригли (чин совершал крутицкий митрополит Сильвестр), а 13-го сослали под строгий начал в Спасо-Каменный Вологодский монастырь, на Кубенское озеро. «Когда Неронова, в цепях и с цепями на шее, везли из Москвы, толпы народа провожали любимого пастыря до реки Клязьмы. Все плакали. На прощание протопоп сказал своей пастве проповедь и прочитал отрывки из своего любимого “Маргарита” Иоанна Златоуста. Старик мог вполне законно сравнить свою судьбу с судьбой константинопольского патриарха-исповедника, пострадавшего за правду» (Зеньковский). Часть пути от Москвы его провожал протопоп Аввакум.

*

После ареста Иоанна Неронова протопоп Аввакум фактически оказался во главе старообрядческой оппозиции. Началась открытая борьба членов кружка ревнителей благочестия с новым патриархом. Аввакум проповедует неприятие никоновских новин. «Ну-ка! Воспрянь и исповедуй Христа Сына Божия громко предо всеми! Полно таиться. А хотя и бить станут или жечь, ино и слава Господу Богу о сем. Не задумывайся! С радостью Христа ради постражди! Освятилась земля русская кровью мученическою. Я бы умер, да и паки умер по Христе Бозе нашем».

Современному человеку может показаться странной такая преданность вере, желание умереть за «единый аз». Но не стоит мерить людей другой эпохи своим несовершенным аршином. Если в нынешний век всеобщего религиозного скептицизма и пресловутой «веры в душе» мы чего-то не понимаем, в этом скорее наша слабость, а не преимущество. Не нужно забывать, что в дониконовской Руси верою был пронизан каждый момент жизни человека, а в каждой благочестивой семье был принят почти монастырский уклад. И для искренне верующего человека в делах веры компромисс был невозможен. Нельзя было «для виду» перекреститься по-новому, а «в душе» верить по-старому.