Провал резидентуры

Машина внизу ворочается на грунтовой дороге у самого пляжа, порой под колесами дорогого «трихоо» начинает греметь галька. Бульдозеры остаются далеко слева, у шоссе, там пыль, ревут двигатели, сверкает синими искрами сварка и никто, конечно, машину не останавливает. Километра через полтора Таук снова выводит машину на шоссе и сразу газует так, что «трихоо» чуть не взлетает. Я мысленно уменьшаю масштаб, передо мной распахивается все Приморское шоссе до самой Эгерины: перед «трихоо» на много километров нет ни одной машины, только у Эгерины плетется пара армейских грузовиков. Но в Эгерину нам не нужно, нам нужно в поместье барона Рриоо. В мап-локаторе нет расположения поместья — но для этого на мне веббер, сетевой контроллер, настроенный на местный интернет и управляемый непосредственно токами коры головного мозга: наши хакеры уже несколько лет как вскрыли все секретные сервера туземных сетей, и сейчас месторасположение поместья мап-навигатор получает непосредственно от сервера Комитета безопасности королевства. По полученным координатам я тут же даю увеличение — поле зрения как бы пикирует на прибрежные леса… На поднимающийся с прибрежной полосы столб дыма… Поместье горит!

«Трихоо» съезжает с шоссе и по аллее через парк подкатывает к поместью. Поместья нет. От господского дома осталась обугленная груда, исходящая ядовитым каким-то, желтоватым дымом. Белые флигеля устояли, хоть и закоптились, но пусты. Таук выскакивает из машины и в сумасшедшем темпе — я еле успеваю сканировать его передвижения — обегает развалины. На площадке перед домом — чадящий остов комитетского микроавтобуса… Таук кричит Веному:

— Шаг, здесь никого нет! Ни мертвых, ни живых!

— Ты уверен? — Веном выходит из машины. Я ощущаю его неуверенность. Таук поворачивается, я торопливо переключаюсь на него и… Нет, это бесполезно описывать. Я применяемых гренадерами психотехник никогда не понимал. Больше того, я даже не понимаю, что же такое он сделал — нечто вроде очень ускоренного биосканирования, только в сто раз сложнее, комплекснее и быстрее. Как будто третьим, или пятым, или какое там у гренадеров бывает, зрением просмотрел все развалины насквозь, и так четко ощущается его уверенность: ели бы под развалинами был хоть один труп, он бы непременно его таким способом увидел, и я даже чувствую его зрительную ассоциацию — каким именно он ожидал бы этот труп увидеть.

— Нет, никого, — говорит он наконец. Впрочем, какое там «наконец» — все сканирование заняло у него тридцать секунд. Он возвращается к машине.

— А серой припахивает, чувствуешь? — говорит он Веному.

— Ты полагаешь… это… те? — спрашивает Веном.

— А у нас еще есть варианты? — Таук открывает дверцу и вдруг останавливается: со стороны моря, от пляжа, кто-то идет. Несколько секунд они вглядываются. Старик. Белый старик. Видно, что торопится подойти, но быстро шагать не получается. Таук идет ему навстречу.

— Что здесь было, белый отец? — спрашивает он старика, который щурится, пытаясь рассмотреть лицо незнакомого белого.

— Уехали господа наши, уехали, — сиплым тоненьким голосом отвечает старик. — Ночью уехали. Как все началось. Нас прогнали, сказали, чтоб по фермам да по дюнам разошлись. Господин барон уехали, и с ним госпожа черная женщина. И белый малец его, служка. Как все началось, тут нас прогнали и уехали.

— Что началось-то, белый отец?

Старик кряхтит, вздыхает, потом быстро, но с достоинством осеняет себя Знаком Света — это обычное протестантское крестное знамение, то есть для нас это крестное знамение, а для здешних белых — тайный, почти никогда не показываемый перед черными знак беляцких исконных верований (несомненно, какой-то упрощенной, оязычившейся версии протестантизма, как считают наши ученые).