Провансальский триптих

Дальнейший путь — через Барселонетт и Систерон — проходил без осложнений. Верхние Альпы[294] остались позади. Вокруг зеленые склоны, на скалистых откосах городишки, похожие на термитники, слева — голубая лента Дюранс; я в краю романов Жана Жионо. Короткая остановка в Форкалькье: старые дома, готическая церковь, под вековыми платанами рынок: прилавки, заваленные овощами, грибами, фруктами. Я купил бутылку местного вина, fougasse[295] с оливками и беконом и кисть черного винограда. Смеркалось, в изломы скал, в овраги прокрадывались акварельные тени. Несмотря на ужасную усталость, мне было легко и радостно; казалось, где-то в глубине души зажегся свет. Еще через два часа, на полпути между Аптом и Кавайоном, я свернул на проселочную дорогу и остановился, чтобы немного передохнуть. С обочины, несмотря на сгущающуюся темноту, видно было просторную долину, поросшую красными дубами, миндальными деревьями, дикими маслинами. Из-за горы вылезла большущая розовая луна, наполнила долину беспокойными тенями, непоседливыми отблесками, залила, будто сцену античного театра, серебристо-фиолетовым светом.

Я смотрел на все это слипающимися от усталости глазами, и вдруг мне почудилось, что я отчетливо, как наяву, вижу танцующих под звуки флейты Пана нимф: дриады, наяды, ореады то водили хороводы, то разбегались, спасаясь от домогательств бородатого сатира.

Я стоял как зачарованный, вдыхая одуряющие запахи тимьяна, мяты, лаванды и еще каких-то имеющих и не имеющих названий трав. Вокруг, как в кульминационный момент Missa solemnis[296], гремело оркестровое tutti цикад. Слушая эту музыку, казалось сопутствующую обряду мистической инициации, я уже не сомневался, что достиг цели, что пересек невидимую границу и вступил на территорию одной из старейших мировых цивилизаций.

Визит к месье д’А.

16 июля, понедельник

Я всегда мечтал каким-нибудь чудодейственным способом перенестись на два столетия назад и хоть ненадолго заглянуть в Арль накануне больших перемен, до того как технический прогресс, энтузиазм и немалые возможности быстро богатеющего мещанства до неузнаваемости изменят прежний облик города.

Еще в начале XIX века Арль был сонным провинциальным bourgade[297], которому жаркими ночами не докучали сны о королевском прошлом. Узкие, извилистые, обсаженные вековыми платанами дороги — остатки древнеримской инфраструктуры, пути, некогда соединявшие столицы империи, — вели в город, который еще не выплеснулся за пределы своих римских, а позднее раннесредневековых стен, не расползся по болотам и лугам в дельте Роны. Жизнь протекала в границах, обозначенных римскими инженерами и архитекторами, которые прибыли сюда с легионами Юлия Цезаря, мечтая построить огромные акведуки, ипподромы, храмы, амфитеатры…

К тому времени город уже забыл о недолгом эпизоде Великой французской революции, когда на Королевской площади в корзины, сплетенные из роданского тростника, падали головы аристократов, когда разрушали церкви, жгли монастыри, сбрасывали с постаментов памятники и грабили все, что попадалось под руку. Казалось, выбитая из привычной колеи жизнь никогда уже не вернется на проторенную стезю. И вправду не вернулась. На фронтоне бывшей церкви Святого Мартина, чьи колокола когда-то предупреждали о наводнении, где молились перед дальней дорогой паломники, купцы и мореходы, где хоронили выловленных из Роны безымянных утопленников, появилась вырезанная в камне символичная, хотя и ненамеренно получившаяся язвительной надпись: Le syndicat des éleveurs de mérinos[298].

Революционный пыл постепенно угасал, и Арль с некоторым смущением, будто еще не опомнившись после семейного скандала с битьем посуды, возвращался — впрочем, ненадолго — к своему полусельскому, полугородскому существованию.

Опять за оградами садов в черте города на рассвете стали петь петухи. По немощеным улицам между площадью Константина, остатками форума, разрушенным амфитеатром и узкими домами в центре (именно так описывал город в IV веке Децим Магн Авсоний) катились, подскакивая на выбоинах, высокие двухколесные charrettes[299], валялись в грязи поросята, а вечером вдоль стен прокрадывались из подвала в подвал кошки. Жизнь — хоть уже и не та, и не такая — постепенно обретала безопасную, давно освоенную форму.

Но перемены не заставили себя ждать. На сцену вступал новый класс: обладающее кипучей энергией, разбогатевшее на торговле народным имуществом, на поставках наполеоновским армиям мещанство. В городе разрушали и строили. Для разрушения постоянно находили новые объекты — во имя науки, прогресса, цивилизации. Рельсы железной дороги перерезали величайший некрополь древнего мира Алискамп. На очищенной от римских саркофагов земле построили железнодорожные мастерские! Освобождая место для фабрик, мануфактур, резиденций нуворишей, рушили средневековые стены, церкви, монастыри…

*