Провансальский триптих

Описание это не сильно отличается от описаний городов и городков, которые нам оставили путешествовавшие по Провансу философы, писатели, художники, даже просто туристы. Есть такие тексты у Стендаля, Генри Джеймса, Лоренса Даррелла, Вальтера Беньямина. И не только у чужеземцев: подобного типа строки можно найти в «Воспоминаниях и рассказах» крупнейшего из провансальских писателей и пылкого патриота Фредерика Мистраля!

Тот же вторник, 5 мая

Со скамейки в городском ботаническом саду видно внушительное здание комиссариата полиции (Hôtel de police d’Arles). У входа — отлитый в бронзе петух.

С каких пор петух стал национальным символом Франции? Когда появилось выражение соq gaulois — галльский петух? Узнать несложно — достаточно заглянуть во французскую «Encyclopaedia Universalis»[288]. Этим выражением мы обязаны Светонию — автору «Жизни двенадцати цезарей», другу Плиния Младшего, личному секретарю императора Адриана: он обратил внимание, что на латинском языке слова «петух» и «галл» пишутся одинаково — gallus. Идея была подхвачена, и галльский петух стал неофициальным символом Галлии и кельтских галлов, а затем германских франков, охотно (хотя и безосновательно) присваивавших себе галло-римские традиции; именно их наследниками являются сегодняшние французы, живущие за Луарой.

Окончательную консекрацию[289] эмблемы, более того, возведение ее в ранг национального символа произвел Луи-Филипп, герцог Орлеанский, последний из Бурбонов, после июльской революции 1830 года, когда, уже в качестве roi des Frangçais (короля всех французов), приказал размещать галльского петуха на полковых знаменах и пуговицах солдат Национальной гвардии.

Так или иначе, петух этот, будучи национальным талисманом, издавна выступал в двоякой или даже троякой роли. Он был как вызывающим уважение национальным символом, так и объектом насмешек и героем анекдотов, в народном сознании ассоциируясь с запальчивостью, заносчивостью, сексизмом, бравадой и многими другими качествами, которые признавали — или не признавали — за собой потомки древних галлов. Наиболее полным воплощением национальных черт был (и остается) рисованный герой борьбы с легионами Цезаря — гротескный и трогательный галл Астерикс, созданный художником-карикатуристом Жан-Жаком Семпе и писателем Рене Гостинни.

Для порядка следовало бы вспомнить, что в давние времена изображение петуха символизировало эротические утехи; петух над воротами дома недвусмысленно указывал на характер оказываемых там услуг. Мы находим его в Помпеях и Геркулануме, он по сей день служит указателем или дорожным знаком на улицах Неаполя, в Риме и — до недавних пор — в провансальских портах Средиземноморья.

В Польшу французский петух попал уже в раннем Средневековье, но устроиться предпочел на церковных крышах и колокольнях. Его родственники есть на башнях соборов в Бургундии, Шампани, Нормандии, Аквитании, на башенках домов, принадлежавших знати Лангедока и Прованса. Согласно легенде, он должен был напоминать об отступничестве Петра, которому Христос сказал: «Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня» (Мф 26, 34), — но и служить символическим образом Церкви, предсказывающим переход от тьмы к свету.

Меня всегда восхищали чувство юмора и тонкая самоирония жителей Прованса. Помню, как однажды субботним утром, отправившись за покупками на рынок, я увидел висящих вниз головой на жердочке только что забитых птиц. Среди привязанных за ноги уток, пулярок и цесарок был крупный петух с запиской: coq gaulois après une psychanalyse, 15,95 €[290].

*

Пение петуха — как звучание слов мертвого языка — в наши дни утратило знаковую ценность. Никого оно на рассвете не будит, никому ничего не предвещает, ни от чего не остерегает. Вместе с другими, когда-то обыденными, звуками (цоканье копыт, ослиное «и-а-а-а-а», позвякивание ведер, колокольный звон, крики продавцов газет, возгласы «bois-charbons, bois-charbons!» торговцев древесным углем или «vitrier, vitrier!» стекольщиков) кануло в забвение — его уже не воскресить. На протяжении одного столетия звуковая среда человека изменилась (мы еще не знаем, каковы будут последствия). Не поют петухи, не звонят колокола, ребенок в больнице не слышит колыбельных, чей ритм регулировал сердцебиение и дыхание, а мелодия записывалась в подсознании, обещая (или это было предчувствие?) существование иного, нежели видимый, мира. Мира поэзии.

Оказавшись в новом звуковом ландшафте, еще не освоенном, не до конца знакомом, мы ищем, за что бы зацепиться в своей ностальгии, — и это, конечно же, перезвон колоколов в пасхальное воскресенье, шарманка на углу улицы, мелодия, извлеченная из тоненькой свирели galoubet на свадьбе или народном гулянье под звездами.