Провансальский триптих

За Аптом дорога поднимается в гору, а затем спускается узким серпантином на дно долины с крутыми склонами. Следы человеческого присутствия здесь немногочисленны и словно бы недостоверны: заброшенные фермы из песчаника дикаря; грунтовые дороги, убегающие куда-то вбок, в сторону невидимого дома или селения; высокие пилоны, пересекающие глубокий овраг. Но горные массивы скрывают и более грозные тайны: вырубленные в скале траншеи ракетодромов, гнезда огромных радаров; их ажурные чаши иногда бывают видны в просвете между двумя скальными стенами. Километры вверх по серпантину — и слева городок Симьян-ла-Ротонд: высоко на скале скопление домов, похожее на шмелиное гнездо. Проселочная, едва заметная дорога, вернее, след от дороги, поворачивает налево, взбирается в гору. Вокруг, куда ни глянь, пустынный горный пейзаж с голубой вершиной Вашер на заднем плане. И вдруг далеко, очень далеко, солнечная вспышка на оконном стекле, словно приглашение, обещание чьего-то дружелюбного присутствия или хотя бы воспоминания о таком присутствии: цистерцианский монастырь и развалины церкви — Вальсент, бывший дом Поэта, сегодня мертвый, как птичье гнездо зимой. Пустой, висящий над крутым обрывом, будто на грани между криком и гробовым молчанием. Дом — больно вспоминать! — куда уже нет дороги, куда, даже возвращаясь, уже нельзя вернуться.

Nous sommes revenus à notre origine.

Ce fut le lieu de l’evidence, mais déchirée

Les fenêtres mélaient trop de lumières,

Les escaliers gravissaient trop d’étoiles

Qui sont des arches qui s’effondrent, des gravats,

Le feu semblait brüler dans un autre monde.

Et maintenant des oiseaux volent de chambre

en chambre,

Les volets sont tombés, le lit est convert de pierres,

L’âtre plein de débris du ciel qui vont s’éteindre…

Мы вернулись к нашему истоку:

Здесь все стало ясным, но лежало в руинах.

Окна скрещивали бесчисленные лучи света,

Лестницы взбегали к бесчисленным звездам —

Этим рушащимся аркам, этому щебню,

Огонь горел, казалось, уже в другом мире.

По нашим комнатам теперь летают птицы,

Ставни сброшены, постель завалена камнями,

В очаге дотлевают осколки неба.

Ив Бонфуа. «Прощанье»[74]

До Сен-Сатурнена я добрался поздним вечером. Поэт ждал, стоя на узкой улочке в полосе света, вырывающейся из полуоткрытой двери: темная сутуловатая фигура, голова в ореоле белоснежных седых волос. На черном, будто бархатном, фоне — прямо-таки персонаж с картины Ла Тура[75]. Если б не доносящиеся откуда-то из глубины садов, пробивающиеся сквозь кроны деревьев едва слышные аккорды «Гаспара из тьмы»[76], могло бы показаться, что передо мной единственный живой обитатель затерявшегося в горах, спящего летаргическим сном городишка.

Когда я протянул ему испещренный знаками камень, он долго, не говоря ни слова, взвешивал его на ладони.

— Ну да. Вы все-таки нашли дом, которого нет, — сказал он. — А может быть, никогда и не было, — добавил, помолчав минуту, — может, есть только ведущие к нему дороги? Только дороги. Потому что дом — это не место, это подобие мечты. Ты его выбираешь, а потом носишь в душе, как Святые Дары. В Вальсент я, наверно, уже не вернусь, но камень сохраню. Знаю, в каком месте вы его нашли. Вряд ли я ошибаюсь. К западу от монастыря, в овраге. Правильно? На нем знаки, которые я узнаю среди миллиона других.

Вы, наверно, устали, пойдемте в дом, Люси ждет с ужином. Вы любите gigot d’agneau à la provençale?[77] Это ее специальность. К этому красное Côtes du Luberon. О литературе поговорим позже…

Сен-Жиль, или Баллада о чудесном рождестве

Легкий силуэт церкви Святого Эгидия в Сен-Жиль-дю-Гар, будто висящая в прозрачном воздухе бледно-голубая тень, появляется за много километров до города. Ее не заслоняют ни взгорки, ни дома, ни деревья. Она возникает словно призрак над невозделанными полями, над обширной равниной, поросшей лозняком и кермеком, над каналами, прячущимися в зарослях тростника, и блестящими озерцами воды на болотах, там, где километрами тянется колючая проволока, за которой разводят боевых toros[78].