Провидение

После всего, что случилось с Джоном, я мягче отношусь к критике. Эти мои они — хор голосов, который я ношу с собой в голове, потому что они чуть не сосватали меня много лет назад, когда я отпустила Джона и закопала творческую часть себя в землю, чтобы стать для них легче, светлее, чтобы сыграть в Марко Поло с самым крутым парнем в школе. Мне нужно их слышать, чтобы я не забывала сражаться с ними и не стала такой, как они. Мне не все равно, что думают другие люди. Они часть того, что я есть. А Джона никогда не заботило, что о нем думают другие; он не такой. Но быть хорошим не значит стать похожим на Джона или сожалеть о том, что мы не похожи друг на друга. Он видит меня всю целиком и любит. Он пробирается сквозь леса со своим хомячком, а мне нравится флиртовать на автобусной остановке. Такими мы были, такие мы есть.

Пару месяцев я в основном занималась тем, что отвыкала от Кэррига и отвечала на звонки с вопросами типа какого черта случилось. Никто не смог разобраться, что произошло в тот вечер. У полицейского по прозвищу Пингвин не срослись детали — сообщения о стрельбе, кровь на ковре и так далее. Никто не обращался в больницы с огнестрельными ранениями. На полу нашли только Роджера Блэра, умершего от сердечного приступа.

Всей истории не знает никто. И никогда не узнает. Я не смогу ее объяснить, хотя для себя пыталась в ней разобраться. Ходила в библиотеку, чтобы придать своим изысканиям хоть какой-то налет серьезности. Прочла «Ужас Данвича», постаралась представить, чем занимается Джон и куда он мог направиться. Но однажды проснулась, и мне захотелось писать. Захотелось вернуться к своим занятиям, быть собой.

Сейчас я пишу автопортреты. Обычно люди занимаются этим в молодости, когда хотят понять, кто они, кем хотят стать. Когда я была молодой, мне хотелось знать, где Джон. Сейчас мне хочется поверить в себя.

Теперь я живу в Куинсе[95]. Это здорово. Какое облегчение уехать из Трайбеки, с глаз ее долой. Там только наслаждаешься. А хочется иногда пожить в дыре. Тащиться с сумками по лестнице и вдруг вспомнить, что забыла, черт, купить молоко.

Кэрриг уехал назад в Нашуа. Он торговец и работает из дома. О нем ходят слухи, но никто точно не знает о событиях той ночи. Кроме меня и старого детектива. Говорят, Кэрриг нечасто выходит, только с отцом на охоту, купить травки у своего дилера да поглазеть на цыпочек в сомнительных барах. Из-за этих баров мне хотелось уехать из Нашуа еще до того, как я повзрослела, чтобы в них ходить. Иногда я думаю, что должна рассказать кому-нибудь про то, что он сделал. Когда просыпаюсь в поту.

Он стрелял в Джона.

Но я так и не позвонила в полицию. Им обязательно захочется узнать, куда делся Джон. Мне придется сказать, что я не знаю. Им придется смотреть больничную документацию. Они не поверят, что человек, в которого стреляли, просто исчез.

Кэрриг прислал мне всего одно письмо:

Сообщи адрес, куда переслать твои вещи.

Я отправила ему координаты складского комплекса.

Все еще вспоминаю его. Трудно спать с человеком, жить с ним, а потом сразу забыть.

Его семья удалила меня из списка друзей на «Фейсбуке».

Тот добрый старый коп приходил в больницу. Он закрыл дверь. Я ему кое-что рассказала, но не все. Он ответил, что нам, наверное, не нужно никогда никому про это рассказывать. Я поблагодарила его за то, что спас мне жизнь.

— Ты спасла его жизнь.

Я вспоминаю, как мы лежали спина к спине на полу в «Роллинг Джек». Он тоже спас мне жизнь.

Смотрю на свой незаконченный автопортрет. Здесь мне тринадцать. В последнее время я в основном пишу себя тринадцатилетнюю. В этом возрасте я лишилась своего лучшего друга, тогда же взялась за кисть. На подоконнике в моей квартире стоит новая баночка зефирного крема, и на картине тоже она есть. Перевожу взгляд с одной на другую, с реальной на нарисованную, и вскоре уже не вижу между ними разницы.

А потом пищит телефон. Сердце у меня — как в любовных романах или стихах. Оно бьется для другого, не только для меня. Мы все запрограммированы реагировать на этот звук. Трель уведомления вызывает выделение дофамина. Кто-то тебя хочет. Кто-то о тебе думает. Нам это нравится. Это щекочет нам нервы. И это знакомо всем.

Но все мы знаем и кое-что еще. То, чего никто не понимает. Я даже спотыкаюсь, когда бегу через комнату. Мое тело знает. Этот писк не похож на остальные, хотя технически он такой же, как все. Но почему-то заранее знаешь, что он особенный.

Джон

Я снова развожу газеты, но не в Провиденсе.