Провидение

Пусть и ненастоящий, ее голос успокаивает. Мама всегда говорила, что сосредотачиваться нужно на том, что действительно контролируешь, — это относилось к ее диете. Нет, она не худела, но у нее была цель, и она шла к ней. Вот и я сегодня действовал на упреждение. Я остановил монстра.

Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на Красной Шапке и Синей Шапке. Мы все ждем Роджера Блэра. Я ясно слышу Красную Шапку: «Скоро не может, чертов хрен». В моем сне наяву на мне зеленая шапка, и мы все, трое братьев, копаем ямы на лужайке у Роджера Блэра. Копаем и натыкаемся на тела: Мелкой, Коди и других. Голыми руками мы выгребаем из земли их белые кости и подпеваем «Journey», как будто во всем этом нет ничего страшного, ничего печального. А потом из дома с ружьем в руках выходит Медведица. Ее малышка соскальзывает с нее на дорожку и катится к кустам, по пути увеличиваясь в размерах. Возле почтового ящика она уже медвежонок — как Уилбур в «Ужасе Данвича». Там она достает газету и пакетик героина. Медведица бежит по улице, и никто — ни мы, ни даже ее мать — не поспевает за ней, и мать плачет, и плачет, и плачет, так что я просыпаюсь мокрый — от ее слез и собственного пота.

Эггз

Ло уверяет, что мой мочеприемник совсем не виден, но это, в общем-то, не важно. Когда я на следующей неделе вернусь на работу, все будут выискивать его, зная, что он есть. Стейси уж непременно пройдется по моим штанам цепким взглядом.

Сжимая в руке телефон, в комнату входит Ло.

— Ну и ну. Отгадай?

Я смотрю на нее. Тут и гадать нечего. По крайней мере сейчас. Она кивает и говорит, что звонил Марко. Он продал книгу.

— Ты можешь в это поверить, Эгги?

Дело не в том, что мне не нравится этот парень, — нравится он Ло, и продажу книги она считает в том числе и своим достижением. Я уже слышу о предстоящем бракосочетании Марко с той девушкой, которую он трахал в моем доме. Слышу о его статье об Энн Петри[76], его волонтерской работе в городе, его лазанье — ничего вкуснее с тех пор не едала — и вот теперь о сделке с книгой.

— Что за книга?

— Стихи. Это настоящий праздник, Эгги. В наше время получить деньги за книгу стихов.

Я делаю все возможное. Пытаюсь порадоваться за Марко и его поэзию. Ло говорит, что это волнительное событие для всех ее детей и оно послужит им напоминанием о том, что хорошее тоже случается. Она в приподнятом настроении, она счастлива. У меня мочеприемник и головная боль, но зато жена счастлива — впервые за последнее время, впервые с начала этой истории с раком. Признаться, оно жалит — видеть ее улыбку, не имеющую ко мне никакого отношения. Она уже занята телефоном, говорит, что Марко написал что-то о ней на обложке своей книги.

— Знаешь, как он меня называет?

— Нет, очевидно же.

Ло то ли не замечает моего сарказма, то ли решает не замечать его. Оба варианта равно нехороши.

— Моя милая Ло, — произносит она, прижимая ладонь к груди, потом подходит ко мне и опускается на колени, как делала, когда я только заболел, когда рак был чем-то новым и волнующим, когда я был в оплачиваемом отпуске, еще до таблеток, до этого мешочка.

— Хочешь увидеть кое-что забавное?

— Всегда. — Мне уже легче. Когда она в последний раз была так близко и не мерила мне температуру?

— Он хочет, чтобы я помогла выбрать фотографии для пресс-пакета.

Ло прокручивает фотографии счастливого, здорового Марко — здесь он с убранной за ухо прядью, здесь серьезный, здесь на лодке под парусом, а здесь — в саду. Там он смеется, там, в черно-белом варианте, с девушкой — невестой, говорит Ло, у нас вечеринка по случаю помолвки на носу. Неизменно одно, всегда и везде он здоров. Здоровее моего мальчика. Ло листает до конца, до последней фотографии, той, где Марко с подружкой. Они на скамейке, машут руками.

— А почему она на половине фотографий? Я думал, это его книга.

— Это их книга. Она написала все примечания.

— Стихи с примечаниями.

Ло улыбается.

— Будь снисходительнее, Эгги. Марко — первый из моих детей, кто удостоился публикации.

Я стараюсь. Стараюсь полюбить Марко и его невесту. Ее мягкие бирюзовые мокасины, которые бросаются в глаза, как будто девушка хочет, чтобы вы знали, какая она особенная, как будто эти мокасины — показатель индивидуальности и души. Ло притихла. Дом притих. В этой последней фотографии есть что-то живое, энергичное. Что-то противоположное раку. Они оба такие до боли здоровые, и кажется, ничто на свете не может их остановить. Плечи у Ло опускаются. Она говорит, что это ее любимая фотография. Я говорю, что знаю. Мы — печальная пара. Экран гаснет. Она не шевелится. Не замечает, что я вижу ее там, вижу грусть в ее глазах. Она хотела бы таких детей, и ее палец застывает на экране.

— Извини, Ло.

— Знаю. Необязательно повторять это постоянно.

— Извини.

Она выпрямляется, качает головой, прокручивает фотографии и переходит на «Фейсбук». Поднимается, идет к своему креслу. До рака она много читала, постоянно листала страницы. Но потом я заболел и переселил ее в комнаты ожидания. Она стала кем-то другим и вместо того, чтобы исследовать мир, ушла на просторы интернета.