Провидец. Город мертвецов

Она поспешно вернулась на место и встала у трапа. В проеме показалась команда судна с инструментами в обнимку. В этот раз на неё никто и не взглянул - только капитан пробурчал, когда она двинулась было за ними:

- Ты ведь будешь стоять там, где велено?

- Да, капитан, – выдавила Настя.

- Хороший мальчик. У тебя над головой строп. Держись за него. Мы отчаливаем.

Помощник капитана, которого звали Бартошем, возился с обоймой кнопок, молотя по ним чуть не наугад, словно и знать не знал, какая за что отвечает.

- У этих убогих зажимов даже размыкателей нормальных нет. Ну и как, скажите на милость, мы должны отстыковываться от…

- Мы ведь не просто причалили, - напомнил ему Анхель. - Мы врезались в башню. Если понадобится, выйдем и сами подтолкнем судно.

- Времени нету. Как снять захваты? Есть тут вообще такой узел? Может, рычаг какой? Для устойчивости у нас используются крюки; как их отцепить? Будь проклята эта посудина!

Настю терзали смутные сомнения, что это воздушное судно краденое. Однако сей факт совершено не стал для неё откровением. От конокрадов вполне можно было ожидать подобного. Что конь, что дирижабль – им всё одно.

- Может, вот этот? - произнес капитан, перегнувшись над спиной помощника, протянул волосатую руку к рычагу и дернул его.

Ко всеобщему облегчению, снаружи донеслось клацанье механизмов.

- Сработало? Отчаливаем? - бурчал помощник, словно кто-то в рубке был осведомлен лучше его.

Ему ответил сам дирижабль, заворочавшись в дыре, которую сам и проделал в башне. Застыл - и начал крениться. У Насти было чувство, что «Руска Рома» не отчалила, а просто валится. Желудок её ухнул вниз, потом устремился ввысь: летучее судно отделилось от башни и перешло в свободное падение. Но замерло, выровнялось; нижняя палуба перестала наконец колыхаться.

Настя почувствовала, что её вот-вот вырвет. Рвота поползла по пищеводу, выжигая всю плоть на своем пути и громогласно требуя, чтобы ее выпустили.

- Меня сейчас… - выдавила она.

- Испачкаешь маску - и будешь этим дышать до самой высадки, - прошипел капитан.

В глотке у девицы что-то заворчало, и она ощутила вкус желчи от пищи, которую ела в последний раз, хотя и не помнила уже, что это было.

Включился двигатель по левому борту, и дирижабль закружился на месте, но наконец обрел равновесие и пошел на подъем.

- Плавней! - рявкнул капитан.

Бартош откликнулся:

- Иди к черту, Анхель!

- Мы в воздухе, - объявил один из матросов. - Держимся ровно.

- И уносим отсюда ноги, - добавил капитан.

- Анхель! Правый борт!

- Проклятье! - рыкнул капитан, бросив взгляд в крайнее справа окно. - Лаврентий и его дружки нашли нас. Святые черти, а я-то думал, ему потребуется больше времени. Так, все за дело! И держитесь крепче, иначе все мы покойники.

Глава 22

Если бы не отсутствие окон, заведение выглядело бы в точности, как и сотни его наземных собратьев. Как обыденные трактиры, которые так любят слуги из зажиточных домов.

Вино, чай и трактир — три постоянные страсти русского слуги; для них он крадет, для них он беден, из-за них он выносит гонения, наказания и покидает семью в нищете. Ничего нет легче, как с высоты трезвого опьянения осуждать пьянство и, сидя за чайным столом, удивляться, для чего слуги ходят пить чай в трактир, а не пьют его дома, несмотря на то что дома дешевле.

Хмель ведь оглушает человека, дает возможность забыться, искусственно веселит, раздражает; это оглушение и раздражение тем больше нравятся, чем меньше человек развит и чем больше сведен на узкую, пустую жизнь. Как же не пить слуге, осужденному на вечную переднюю, на всегдашнюю бедность? Он пьет через край — когда может, только потому, что не может пить всякий день...

У дальней стены громоздилась большая стойка из дерева и меди, за ней маячило треснутое зеркало. В отражении зал делался вдвойне светлее, наполняясь изломанным мерцанием бесчисленных свечей, пучками выставленных на квадратных приземистых столиках. Было довольно тепло.

За пианино восседал на табурете седовласый мужчина в длинном зеленом пальто и самозабвенно тарабанил по клавишам, желтевшим, точно стариковские зубы. Рядом стояла женщина не первой уже молодости, широкая в кости и без одной руки, и притопывала в такт мелодии, которую старик тщился извлечь из инструмента; худосочный тип за стойкой цедил нездоровой желтизны жидкость.

Напротив него сидели трое посетителей, шестеро или семеро торчало по углам кабака, не считая еще одного, без признаков сознания, устроившегося на полу возле пианино. Кружка у него в руке и слюна на подбородке намекали, что он попросту отключился, а не стал жертвой какого-то более изощренного злосчастия.

Заметив Пелагею, несколько мужчин приветственно подняли кружки. А когда увидели меня, в помещении стало тихо, лишь простенькая мелодия все не унималась.

Она стихла лишь тогда, когда нас заметила однорукая женщина.

- Пелагея, - произнесла та прокуренным голосом, - кто это там с тобой?

- Это Николай Александрович, – объявила девушка, – прошу любить и жаловать.