Провинциализируя Европу

Различий между людьми в тех аспектах жизни, которые касаются размеров заработка, нельзя избежать. Но те, кто не умеет отбросить это чувство розни подобно тому, как снимают с себя рабочую одежду, никогда не смогут прочувствовать вкус «адды». Если случится так, что среди гостей окажется тот, чей статус столь высок, что мы никак не можем об этом забыть, то мы сядем у его ног как верные почитатели, но его не пригласят [разделить] нашу радость, поскольку сам источник «адды» превратится в лед в тот момент, когда взор этого человека обратится к нему. И сходным образом, если окажутся люди, чей умственный уровень значительно ниже, чем у других, то им следует держаться в стороне, и так будет удобней для всех.[521]

Разумеется, ни одна «адда» никогда не была лишь такой, лишь чистой демократической практикой. На многих «аддах» собирались важные люди, которые представляли для собраний свои гостиные. «Адда» в XX веке оставалась гибридом, сочетавшим элементы «маджлиша» с элементами разговоров в кофейне. Но появление демократической чувствительности отделяет речевые паттерны «адды» в «байтхакхане» патрона от «адды» в публичном месте.

Интересные примеры бесед на вымышленной «адде», собирающейся регулярно в чьей-то «байтхакхане», можно найти в коротких шутливых рассказах «Ламбакарна» и «Дакшинрай», опубликованных в 1915–16 и в 1928–29 годах соответственно. Парашурам (Раджшекар Бозе) написал оба рассказа в период антибританского националистического движения. Роль хозяина в обеих историях отведена состоятельному бенгальскому землевладельцу, представленному как «Рой Бангшалочан Банерджи Бахадур, заминдар и почетный магистрат, судья Белегхаты[522]». В первом рассказе, «Ламбакарна», нам представляют набор персонажей «адды», регулярно собирающихся у Бангшалочана:

На вечерней «адде», собиравшейся в «байтхакхане» у Бангшалочан-бабу можно было каждый вечер услышать много громких слов. Губернатор Сурен Банруджи[523], «Мохунбаган»[524]; духовные истины, похоронная церемония местного жителя, старика Адхара, новый крокодил в Алипоре[525] – нет таких тем, которые остались бы без внимания. Недавно, на протяжении последних семи дней, предметом дискуссии был тигр. Наген, шурин Бангшалочана, и Удай, какой-то его далекий «племянник», прошлым вечером чуть из-за этого не подрались. С большим трудом другие члены группы убедили их угомониться.[526]

В этом описании уловлен дух бенгальской «адды». «Чистая „адда“, – пишет Радхапрасад Гупта, член хорошо известной „адды“ 1940-х годов, – не имеет… прочной, постоянной agenda <…> Нет никакой уверенности, какая тема будет поднята во время „адды“ в конкретный день, что вызовет споры и стычки и чем это всё закончится. Предположим, в одну минуту идет беседа о сверхновой за пределами Солнечной системы, а уже в следующую минуту могут спорить о работе Плеханова „К вопросу о роли личности в истории“»[527].

Вселенской широтой затрагиваемых тем, простирающихся от националистического движения до бенгальских тигров, посетители гостиной Бангшалочана фиксируют тот факт, что существо их встречи – это сама практика «адды». Во втором рассказе речь идет о той же гостиной с теми же персонажами, но теперь действие происходит где-то в 1920-х годах. Этот рассказ, в свою очередь, показывает, как патрон «маджлиш-адды» мог вмешиваться в критические моменты разговора, вследствие чего он перестает соответствовать стандартам демократического диалога, которые Буддхадев Бозе идеализировал в своей похвале модерной «адде». Приведем начало второго рассказа, «Дакширнай»; темой разговора снова был тигр. Отметим, насколько мимолетным, но определяющим было участие в разговоре Бангшалочана: