Провинциализируя Европу

Братство в схеме Локка вытекало из возникновения частной собственности и политической смерти родительской/отцовской власти. Концептуальная история модерной патриархальности в бенгальском национализме отличается от Локковой схемы в этих ключевых моментах. Хотя частная собственность и была условием возникновения нового братства, воображаемого бенгальскими националистами, в их философии никогда не предполагалось требования, чтобы политическая власть отца была уничтожена, прежде чем братский договор сможет вступить в силу. Братство в трактате Локка основано на том же принципе/мифе, что лежит в основе гражданского общества – мифе о договоре. Братство в бенгальском национализме понималось скорее как реализация природной, а не договорной солидарности. Европейские буржуазные предпосылки, рассматривающие автономную личность, укорененную в личном интересе, контракте и частной собственности, в Бенгалии подчинялись такому «природному» братству. Желание модерной патриархальности у бенгальцев (мужчин) логически вытекало из отказа от модели «индивида-собственника» в философии Локка[605]. Тем самым история этого национализма позволяет нам анализировать колониальную модерность, которая была тесно связана с европейской модерностью, но не воспроизводила автономного «индивида» европейской политической мысли как воплощение своего собственного желания. Это заставляет задать несколько ключевых вопросов относительного того, как в такой модерности следует мыслить место либерализма. Я вернусь к этому вопросу в конце этой главы и в Заключении к книге. Но осмыслять эту модерность как неполно-буржуазную или же просто как компенсаторную реакцию на колониальное правление, или отвергать ее как не более чем идеологическую уловку для маскировки грубых фактов эксплуатации, угнетения и жестокости в бенгальском обществе означает значительно сокращать пространство для исторического анализа.

Должен прояснить, что я ни в коей мере не защищаю то, что пытаюсь прояснить на этих страницах. Многие из националистических конструктов, обсуждаемых здесь, уже давно устарели и утратили свою полезную сущность. Более того, как я возьму на себя смелость показать, они доказали свою недейственность почти сразу после того, как были обрисованы. Но это конструирование оказалось успешным в проработке ряда жизненных практик вокруг своих центральных понятий, и этот процесс продолжался еще долго после наступления XX века. Современная критика справедливо вгоняет последний гвоздь в гроб воображаемого мира, лежавшего в основе бенгальской литературной модерности, но она не должна при этом отрицать те жизненные практики, которые однажды стали исторически возможными благодаря этой модерности.

Предки, боги и сфера гражданского общества

Чтобы написать историю отказа бенгальцев от признания ценности гражданского общества, появление которого стало следствием колониального правления, мне следует начать с подробного рассказа о некоторых стратегиях, с помощью которых бенгальские мужчины строили свою жизнь в условиях британского правления задолго до появления модерного национализма. Донационалистические представители высшей индуистской касты, работавшие для британцев и вместе с ними в первые десятилетия XIX века, обладали отчетливо выраженным прагматизмом, который помог им приспособиться к некоторым значимым изменениям в стиле жизни, вызванным британским правлением. Этот прагматизм оформился как ответ на вопросы повседневной жизни, в особенности на те, которые были связаны с ритуальными обменами, которые мужчины из высших классов должны были, как ожидалось, совершать и с богами, и с предками по мужской линии своих семейных кланов. Этот прагматизм в общем виде описан в книге Бхабаничарана Бандиопадхая «Каликата камалалайя»[606], опубликованной в 1823 году. Бхабаничаран, брамин, издававший влиятельный журнал новостей «Самачар чандрика», был светилом «публичной сферы», зарождавшейся в Калькутте в этот период.

«Каликата камалалайя» (далее – КК) написана в форме диалога между «городским жителем», брамином, живущим и работающим в Калькутте, и «чужеземцем», недавно приехавшим из провинции, взаимодействующим с городом с определенной долей тревоги и трепета. «Я слышал, что в Калькутте многие люди отказались от надлежащих правил поведения», – говорит чужеземец. Правда ли, говорит он, что они слишком рано едят, «проводят весь день за работой», поздно возвращаются домой и ложатся спать сразу после вечерней трапезы?[607]. Перечень его жалоб был длинным. Он говорит, что слышал, будто представители высших каст в Калькутте забыли обо всех правилах, предписанных их кастам: