Провинциализируя Европу

Бенгальская модерность по целому комплексу причин никогда полностью не преодолела структурную оппозицию между домашним пространством и «аддой». Я позволю себе вырвать из контекста выражение Анри Лефевра и придать ему чуть больше иронии, чем намеревался автор, и скажу, что литературная модерность и сопровождающие ее пространства школ, университет, кофейн, книжных магазинов и журналов помогли расширить, углубить и модернизировать гомосоциальное пространство «адды» и даже позволили проникнуть в него женщинам. Но ее мужской характер не был до конца стерт, и это часто оставляло гетеросексуальных мужчин, участвовавших в литературном процессе, с ощущением – и вот здесь я должен воздать должное находке Лефевра – «фаллического одиночества»[593]. «Человек», от имени которого Гокул Наг и Динеш Дас сочиняли свои космополитичные мечты, едва ли подразумевал бенгальских женщин.

«Адда» и обживание капиталистической модерности

Итак, модерное и гибридное пространство бенгальской «адды» никоим образом не снимало напряжения, привнесенного дискурсами модерности и капитализма. Тематически «адда» стала местом, где разыгрывалось несколько классических и бесконечных споров эпохи нового времени – дисциплина против лености, заключение женщин в сфере домашних дел против их участия в общественной жизни; разделение мужской и женской сфер против общей социальной сферы для обеих групп; праздные классы против трудящихся классов; открытость миру против домашних обязанностей и так далее. Как я сказал уже в начале этой главы, идея «адды» сегодня в бенгальских текстах часто взывает к чувству ностальгии и сожаления об уходящем знакомом мире.

Вполне возможно, что оплакиваемый сегодня мир никогда не был реальным. Культурная локализация «адды», возможно, имеет больше отношения к истории того, как этот институт сумел стать символом – проблемным и противоречивым – особенного пути обживания модерности, почти что зоны комфорта внутри капитализма. Несмотря на все уверения почитателей «адды», мы знаем, что она никогда не служила одинаково интересам каждого, что в самой ее структуре имелись аспекты исключения и доминирования. Однако, несмотря на все проблемы, этот институт сыграл достаточно заметную роль в бенгальской модерности, чтобы пометить его как «бенгальский». Бенгальцы, кажется, продолжают наделять «адду» метафизическим смыслом – это жизненная сила, сущность и молодость. В конце концов, не просто так автором эпиграфа к этой главе стала женщина, Манаши Дас Гупта. Профессиональная исследовательница, активная участница многих литературных и политических «адд» с конца 1940-х годов и до настоящего времени[594], доктор Дас Гупта лично столкнулась с теми способами, которыми «адда» стремилась подчинить, если не исключить женщин. От нее сложно ждать «романтизации» «адды». И ее строчки, которые я цитирую выше – «И это хороший знак, что мне до сих пор нравится „адда“, ибо „адда“ неотделима от молодости», – взяты из стихотворения, написанного в 1957 году. В нем она описывает свою жизнь в Корнеллском университете, где она защитила диссертацию[595]. Почему культуролог и феминистка, остро чувствующая и осознающая мужскую природу пространства «адды», до сих пор ассоциирует это пространство с таким витальным, метафизическим понятием, как молодость? Почему упоминание «адды» вызывает столько теплых эмоций в большинстве бенгальских текстов об отличительных особенностях бенгальской модерности?

Приведенный в этой главе исторический набросок пытается ответить на этот вопрос. В нынешней бенгальской ностальгии по «адде», я полагаю, остается сокрытым нерешенный вопрос настоящего: как чувствовать себя дома в условиях глобального капитализма. Идеализированный образ «адды» указывает на настоятельную злободневность этой тревожащей многих проблемы.

Глава восьмая Семья, братство и наемный труд

Рабиндранат Тагор был не одинок в своем мнении, что образ благодатной домохозяйки, «грихалакшми», в большей мере заслуживает поэтического внимания, чем пространство деловой конторы, в которой большинство бенгальских мужчин среднего класса проводили значительную часть своего рабочего времени. Бенгальская модерность воздала должное дому, практике «адды», созданию пьес, романов, фильмов и политической мобилизации. Но офисная работа и требования капиталистической трудовой дисциплины редко вызывали нежные или восторженные чувства в бенгальских текстах. В 1874 году, когда Тагор еще был подростком, бенгальский интеллектуал Раджнараян Бозе жаловался: «Мы никогда не сможем работать так упорно, как англичане. <…> Английский стиль постоянного напряжения не годится для этой земли. Обычай работать постоянно с десяти до четырех, введенный нынешними правителями, никак не подходит этой стране. Тело быстро истощается, если его постоянно напрягать, когда солнце еще высоко»[596].