Провинциализируя Европу

Борьба, определяющая внутренний мир субъекта, воображаемый в рамках бенгальской модерности, разворачивается между страстями, с одной стороны, и семейными или родственными обязательствами, с другой. Именно в этой борьбе чувствам требуется направляющая рука (нравственного) разума. Вопрос был в респектабельности не одной лишь влюбленной пары, но расширенной семьи. Тема «респектабельной домашней жизни», поднятая Видьясагаром, сохраняется и в текстах Тагора. Стремление к «пабитрате» дало модерному субъекту внутреннее пространство для борьбы, автономию относительно тела, но оно же питало и характерно бенгальские любовные отношения внутри семьи. Они не имели ничего общего с европейским психологическим треугольником «мать – отец – ребенок», который Фрейд схематизировал и популяризировал в начале XX века. Бенгальское модерное «я» не вполне равно европейскому буржуазному модерному «я». Категория «пабитрата», связанная с идеализацией родства и патриархальной расширенной семьи, позволяла избежать появления такой категории, как «сексуальность», которая могла бы служить посредником между физическими и психологическими аспектами сексуальной привлекательности.

Таким образом, бенгальская модерность отражает некоторые фундаментальные темы европейской модерности: например, модерный субъект обладает собственностью (Раммохан Рой выступал за признание права собственности для женщин). Субъект – это самостоятельное действующее лицо (и это показано в бенгальской литературе). Страдание может быть зафиксировано с позиции гражданина (Калиани Датта приложила много усилий к этому). И все-таки любовные отношения внутри семьи говорят нам о принципиально ином субъекте. В одной из последующих глав, где мы детально рассмотрим эти отношения, мы увидим, как они подводят к идеям личности и братства, фундаментально отличающимся от предложенных, скажем, Локком. А пока мы сосредоточимся на том, как присутствие этих особых тем семьи и личности привнесло ощущение множественности| в историю модерного наблюдателя за страданием. Было бы опрометчиво включать очерк Калиани Датты 1991 года в прямолинейный нарратив прав и гражданства.

Кого призывают в свидетели страдания?

Итак, модерная бенгальская литература сыграла ключевую роль в генерализации стремления зафиксировать страдания вдовы и предложила несколько способов разглядеть их. Роман как жанр прекрасно подходил для воспроизводства общего и обобщающего настроения, одновременно бережно сохраняя и питая идею частного и индивидуального. Его техники создания правдоподобия продвигали ощущение индивидуального, но при этом создавали и картину общего. Все более тесная связь между литературой, читательскими практиками среднего класса и новыми формами личностного все еще остается малоисследованной темой. Например, к 1930-м годам читатели бенгальских романов уже, как кажется, успели сравнить множество персонажей вдов, созданных литературой, и ментально выстроили их в ряд, отражающий прогрессивную эволюцию модерной индивидуальности. Такой историцистский и сравнительный способ чтения, усвоенный читателем, хорошо иллюстрируют следующие строки из письма редактора бенгальского литературного журнала «Сахитья» Суреша Самаджпати, адресованного Саратчандре:

Есть существенная разница между Рохини, персонажем Бонкимчондро, и созданной вами Сабитри. Во-первых, Рохини была племянницей Брахмананды, она не могла пожаловаться на недостаточный статус в обществе. Ее единственное преступление состояло в том, что она, будучи вдовой, полюбила Гобиндалала. Ваша… Сабитри не могла наслаждаться таким социальным положением. Во-вторых, [Бонкимчондро] потребовалось тщательно выстраивать [события], чтобы роман между Гобиндалаломи Рохини выглядел неизбежным. <…> Как минимум, в глазах общества существовало оправдание любви между Рохини и Гобиндалалом. Для любви Сабитри и Сатиша таких оправданий быть не могло. Первое зависело от совпадения событий, второе – только от одного желания.[346]