Провинциалка

Я бы не сказал, что очень люблю этого автора, но он всегда будит во мне любопытство. Ему присуще нечто дерзкое, распущенное, как избалованному мальчишке, который считает, что ему все дозволено… Сколько сейчас существует интересных и разнообразных англоязычных писателей — Чивер, Апдайк, Мюриэл Спарк, Докторроу, Беллоу, да и сам Воннегут, провоцирующий воображение, преимущественно, фактом полной противоположности всему тому, что мы делаем в нашей литературе!.. "В сущности, какие мы писатели? Старомодные и к тому же неискренние, но, несомненно, — скучные!" — часто говаривал Самми Гольдберг, мой умный циничный приятель, рано отошедший в мир иной…

Писать мы начали одновременно двадцать пять лет тому назад. То было время поэтов, а вот прозаиков тогда можно было пересчитать по пальцам. Гольдберг нередко обращал на это мое внимание, делая так же, как и я, первые удачные шаги в прозе. "В нашей молодой литературе нет других авторов городской прозы, кроме нас с тобой, — утверждал он. — Значит, нам необходимо держаться друг за друга, помогать и, если нужно, хвалить друг друга, чтобы эта версия стала реальным фактом… Ну и писать, разумеется!" Гольдберг интересовался моими творческими планами, читал мне и свои произведения. Когда вышла моя повесть "Прикосновение", он сказал: "В этой повести тебе удался один-единственный образ — юноши. Все остальное — дерьмо! Но и это — немало!"…

Я грустно улыбнулся. Самми умер прошлым летом от инфаркта, оставив тома романов и повестей, большинство из которых забудут через несколько лет… Впрочем, на исходе жизни он пришел к весьма неутешительному мнению о собственном творчестве, и это позволяло ему без снисхождения относиться и к чужому. Я до сих пор не забыл его реплики по поводу моего родопского романа "Сложная биография". "Эта книга, действительно, биография, но не живого человека, а… тезисности и схематичности! — сказал он клокочущим от сдерживаемой насмешки голосом. — Жаль, что ты — как и я, разумеется, — стал признанным писателем именно благодаря этому мелкому и фальшивому произведению! А ведь мы оба были не лишены таланта!"…

Я отложил книгу в сторону, обуреваемый смутным чувством недовольства. Это было нечто весьма туманное и расплывчатое, как слабая зубная боль. Я редко мысленно возвращался к тем напряженным, полным умалчивания и недомолвок, месяцам, когда люди, жившие в то время, не решались высказывать свои мысли вслух и, казалось, не прощали этого другим.

Мне захотелось выпить чего-нибудь покрепче. Я достал из бара бутылку "Баллантайн" и крутанул блестящую крышку. Она завертелась, легко хрустнув, и, еще не отвинтив ее до конца, я уловил слабый запах виски. Затем принес из кухни высокий стакан с несколькими кубиками льда, плеснул в него янтарной жидкости и жадно отпил большой глоток. Холодный ароматный напиток со сладостным пощипыванием скользнул в горло, и по всему телу разлилась приятная слабость…

— Я хочу, чтобы товарищ Перфанов понял, — заявил Михаил на совещании у Стратиева, — что люди сделали все возможное и невозможное, чтобы стабилизировать технологию, но это не зависело только от них. Заставив нас внедрить вашу схему в административном порядке, вы не учли некоторых основных и очень важных вещей: того, что мы перерабатываем, главным образом, сульфидные и смешанные руды и не можем извлечь из них более 60 % свинцового концентрата. Промышленные пробы, сделанные в Софии, производились на базе не нашей, а буриевской руды, совершенно другой по составу. Вы включили нам в план и повышенный процент добычи меди, не зная, какие результаты даст новая технология. В прошлом году мы добыли двести тонн меди и свинца, а в этом вы требуете уже трехсот. Немаловажно и то, что необходимые реагенты, в первую очередь — железный сульфат, поступают нерегулярно, что все еще не монтированы контрольные чаны для резорбции и разделения раствора свинца. Не говоря уже о том, что рабочие массово уходят с производства, потому что при такой низкой выработке нет премий… И раз вы ввели в заблуждение Совет Министров по поводу того, что в этом году не понадобится закупать медь за валюту, будьте добры сами расхлебывать кашу, которую вы заварили, — окончил Михаил с нескрываемым презрением.

У него был резкий надменный голос, который, вкупе с присущей ему сдержанностью и немногословностью, снискал ему среди людей славу несговорчивого человека с тяжелым характером. Тем не менее все считали его прекрасным специалистом.