Провинциальная история

Уйти ушел, да недалече… деньги имелись. На них и пил. И чем больше пил, тем крепче становилась обида, что на магов всех, что на Козелковича, который этие вот десять лет, когда Емелька кровушкой своею землю поил, жил в тиши да благоденствии. Там, в кабаке, и сыскал он людей того характерного вида, что человеку знающему говорил о многом. Правда, в Канопене и разбойники были так… мелкие тати.

Но зато Емельку сразу за старшого приняли.

Он же…

Он же места знал, скоренько сообразил, чего да как… на Шальмовых болотах имелись тропки, по которым Емелька еще малым расхаживал, да и прадедова хижина, ставленная в годы незапамятные, когда порой случалось людям искать укрытия, уцелела.

Хижину обновили.

Болота сочли просторными. А план Емелькин… даже не план, скорее уж желание сквитаться, что с каждым годом становилось все сильнее, годным.

…первыми ограбили селян, что везли на ярмароку поросят да яйца. Взяли и поросят, и яйца, и тощую мошну, в которой все ж меди набралось. И бабу взяли. А мужика…

Емелька еще когда понял: если споймают, жалеть не будут, а потому и в нем жалости не осталось.

Шальмово болото тем и хорошо было, что стояло аккурат посеред многих деревень, и дороги шли-то в обход, а он, дедом наученный тропки по травкам искать, скоро сообразил, как с одной дороги на другую перейти.

Помногу не брали.

Обозы не трогали.

А прочее… нет, Емелька понимал, что вскорости пойдут слухи нехорошие, а там и за слухами потянутся людишки, коим положено в этих слухах разбираться. Но надолго задерживаться он не собирался. Все одно в глуши этой татю приличному делать было нечего.

Вот и вздумал куш взять большой. Благо, Хромой местные новости знал и про Козелковича рассказывал охотно: сродственница его при доме обреталась прачкою.

Она и упредила, как бричку запрягать стали.

Не даром, само собою, пришлось бабе приплатить и обещать, что потом, как уж Козелкович за дочку денег даст, то и с нею поделятся.

Дура.

Ну да… у Емельки свои мысли имелись. И про бабу эту тоже.

…сперва все шло именно так, как должно.

И бричка показалась.

И сосна, которую Хмурый долго не желал рубить, рухнула, дорогу загораживая. А кучер, получивши пулю, на землю сполз. Мага Емелька не боялся, знал, что целитель, а эта братия пужливая да бесполезная. Тем паче пистоли у Емельки имелись, на войне же он успел убедиться, что хорошая пуля и от мага спасет.

В общем… сперва шло, как должно.

А потом…

Он видел, как падает Хромой, а маг поворачивается к нему, к Емельке, но не успевает, потому как Емелька тоже не пальцем деланый. И амулетиками сумел обзавестись, и держал их наготове. Вот пускай теперь этот самый маг и хлебанет «навьей кровушки», от которой, сказывали, спасу нет.

Емелька осклабился.

Вновь поднялось внутри дурное, лихое, то самое, что проявилось то ли там, в степях, то ли на польской границе. Застило глаза яростью.

И в ней-то, холодной, Емелька понял: пора уходить.

Завизжала баба. И замолкла, получив удар в лицо. А Емелька сгреб девку, которая оказалась легонькой и смирной, что хорошо, потому как бить такую — забьешь ненароком. А она живою нужна. До поры, до времени.

А ему…

…уходить пора. И Емелька знал, что уйдет. Он ведь везучий.

Глава 38 Повествующая обо всем и понемногу

Ставьте перед собой высокие цели. Пусть стоят. Красиво смотрятся.

…слова, оброненные княжичем Заславским в светской беседе, где речь шла о жизненных достижениях и великих планах по изменению мира к лучшему.

Они разминулись всего-то на мгновенье.

Ежи услышал визг. И шкурой ощутил, как раскрывается неподалеку запретное заклятье. Сердце похолодело, и кровь застучала быстрее, подгоняя…

…и все равно опоздал.

— У-и-и-и… — разнесся по лесу протяжный крик.

Разнесся и стих.

Все вдруг застыло, замолкло, будто спеленутое иною темною силой. И эта сила сделала воздух вязким, заставивши самого Ежи остановиться.

Отдышаться.

Оглядеться.

Он отмечал все, что видел на этой вот лесной дороге. Саму дорогу в две колеи. Кустарник по бокам её. Сосну, что легла поперек, перекрывая. Бричку. Лошадь.

Людей подле лошади.

Он сделал шаг.

И второй.

Поморщился. В воздухе еще висел дух иной силы, той, что ныне вгрызалась в человека, пока еще живого, в отличие от тех двоих… или нет? Ежи не целитель. Он остановился подле кучера с развороченным животом. Коснулся пальцами шеи.

Бьется.

Крепкий мужик, если еще не отошел. Второй, в грязных лохмотьях, и вовсе дышал ровно, спокойно, улыбался даже, вот только на прикосновение Ежи тело не отозвалось, да и было оно прохладным, слегка влажноватым.

Вот ведь.

А вот Дурбина крючило.

Ежи его и узнал-то только по роскошному бархатному кафтану, щедро золотом расшитому. И по парику. Краска с лица сползла, смешалась, и теперь казалось, что кожу покрывали белесые и красные пятна.

— Держись, — сказал Ежи, не зная, что еще делать.