Провинциальная история

Мария снова откинулась на подушку. Поздно, такие авантюры уже не для нее. Хотя у Христо солидная репутация и большие связи, он поставлен на якорь здесь, в этой дыре. В Софии никому он не нужен, а за границу его тем более не пошлют, к тому же там давно все места заняты. Может, снова закрутить с кем-нибудь из театра или оркестра? Но какой от них прок, эти артисты и без того льнут к ней; приятно, конечно, но не так чтобы очень… Это от нее никуда не уйдет — мужчины рабы плоти.

А может, имеет смысл действовать напропалую? Как говорится, или пан, или пропал. Вскружить голову какой-нибудь жирной рыбе, ну, скажем, крупному хозяйственнику. Ее еще хватило бы на это, если постараться, но для такого дела необходимо время и точный прицел, иначе рискуешь опростоволоситься. Можно лишиться и того, что имеешь, что уже гарантировано. А они трусливы, прохиндеи, не станут рисковать, ворюги окаянные! Задурит тебе голову, будет что-то мямлить с важным видом, настораживаясь при малейшем шорохе, потом спрячется за свою секретаршу, отделываясь никчемными подарками, оставшимися после очередной иностранной делегаций. Мария даже плюнула с досады.

В комнату влетела ночная бабочка и стала биться о светящееся оконное стекло. Мария долго смотрела, как она борется с коварной материей, потом встала и принялась выгонять бабочку в раскрытую дверь. Та долго сопротивлялась, но в конце концов, ощутив вольный простор, выпорхнула наружу. Мария стояла с тряпкой в руке и не сразу поняла, почему она так довольна собой — как-никак помогла очутившемуся в беде живому существу.

Давно, очень давно она не испытывала такого согревающего душу чувства. Оказать бескорыстную помощь, просто так, в душевном порыве! Грешница я, вздохнула Мария. Нисколько не похожа на маму, да и на отца тоже. Она снова погладила свою кожу. Здесь, в этой нежной и невинной на первый взгляд плоти, в этой жаждущей ласки, коже зарождается грех. Неужели это и есть то самое, ради чего стоит идти на риск и волноваться, тратить свою жизнь? Она почувствовала, как ее душу обволакивает тоска. Ей случалось встречать прославленных женщин — пианисток, спортсменок, государственных деятелей, — и она никак не могла представить их в повседневной, будничной жизни: в кухне, в постели, над детской кроваткой. Из чего состоит их плоть — из тех же клеток? Странно. Сама она хороша собой, даже красива, и голова у нее неплохо работает, куда лучше, чем у большинства женщин, которых она знает. А сложилось так, что жизнь у нее греховная и насквозь лживая, и она бредет по этой жизни, то задыхающаяся в порыве страсти, то опустошенная. И чтобы вырваться из этой пустоты, должна заново распалять себя, чтобы снова впасть в безумство, единственно способное дать ощущение, что она живет.

Мария посмотрела на спящего Христо. Она никогда не любила его, ведь бурная страсть — это совсем другое, это короткое замыкание, обжигающее душу и оставляющее в ней нагар, как в видавшей виды посудине, в которой мы готовим давно опротивевшую еду. Христо спал глубоким сном и шумно дышал. Нет, подумала Мария, наша кожа не может чувствовать, она лишь ощущает. Чувство — это гораздо глубже, но как найти его?

Этого Мария не знала. Тоска набрасывала на нее свои сети, проливалась дождем, который не расслаблял, а еще больше сковывал ее. А ведь она могла бы полюбить Христо, могла бы что-то для него сделать, по-женски облагородить его, могла бы проникнуть в тайники его души, чтобы умерить пыл его страстей и добиться, чтобы их союз покоился на взаимной верности. И вдруг она вспомнила о Стоиле. Мария судорожно сглотнула. Она и его могла бы любить, и отрезвлять, когда он отрывается от земли, и поддерживать лаской или словом — могла бы… Но не любила. Ни того, ни другого — никого.

Прижавшись лбом к холодному стеклу окна, Мария смотрела на раскинувшееся перед нею село. Но ведь и ее никто не любил — ни один мужчина, которому она безрассудно отдавалась, задыхаясь в безумстве страсти. Иной раз подруги делились с ней своими любовными переживаниями, и их неподдельные чувства были для нее откровением. Оконное стекло холодило лоб, по телу пробегала дрожь. Вот оно, прозрение. Жизнь все короче, годы уходят, и тех, кто в ней нуждается или в ком нуждается она, становится все меньше, и ничего изменить нельзя, ничего.

Отойдя от окна, Мария поежилась, обхватила свои озябшие, покрывшиеся гусиной кожей плечи и бесшумно, словно привидение, пошла к постели.

6

Мария затаила дыхание — Христо проснулся. Расправив плечи, он потянул простыню, но вместо того чтоб укрыться, сел и сонно оглянулся вокруг. Рядом спала Мария, соблазнительно откинув голую руку. Христо усмехнулся и выскользнул из комнаты.

Все вокруг застыло в голубоватом лунном свете. Пахло мятой, из-за дома волнами наплывал одуряющий запах ромашки, буйно разросшейся в заброшенном дворе.