Читаем Проводки оборвались, ну и что полностью

И по населению это был уже другой город. Еще к советскому времени исчезли когдатошние главные персонажи, остзейские немцы. Городское большинство от основания до середины XIX, а немецкий был языком делопроизводства в Риге до 1891-го. Исчезли со своими Орденами, замками, поместьями, фабриками. Недвижимость, понятно, осталась, канули их истории. Буксгевдена, Плеттенберга, Гердера, Вагнера, Цандера, Бротце, издательства И. Ф. Харткноха. Тот, среди прочего, в 1781-м первым издал Kritik der reinen Vernunft Канта (а потом Prolegomena zu einer jeden künftigen Metaphysik, die als Wissenschaft wird auftreten können, 1783 и Kritik der praktischen Vernunft, 1788). Тогда идиллий тоже не было, в 1799-м издательство переехало в Лейпциг, опубликовав в этой связи «Историю гонений на книготорговцев Харткнохов в царствование Павла I». Они еще долго работали, например, в 1869-м выпустили первую немецкую «Алису в Стране чудес» (перевела Антония Циммерман, Кэрролл благословил). Ну, жизнь.

Рига до и после Первой мировой – явно не то, что перемены вокруг 1990-го. Вообще, тут даже не в Риге дело и не в исчезновении, переформатировании городов, тут сквозняк какой-то неопределенный. Здесь не ностальгия невесть по чему, а о том, как меняется пространство. Делается иным и по обустройству, и даже географически. Как бы все там же, но города меняют смысл, оставаясь на том же месте. Переместились, не сдвинувшись, потому что изменилась какая-то смысловая гравитация.

Странно, не видел фотографий застройки центра Риги с конца XIX до Первой мировой. А это ж была сплошная стройплощадка, особенно в 1902–1903-м, такие даты чаще всего на фасадах. ANNO – год, на виду; не очень много, бывают. Даже не на торжественных зданиях, а на доходных среднего пошиба. Может, фотографии и не сохранились, много чего не сохранилось. Какие-то истории можно отыскать, хотя бы реестр тогдашних рижских заводов с адресами, но на привычном, известном всем месте такое не лежит. Нет его, такого места. Да и запроса нет: ни на то, чтобы лежало, ни на привычное место. А нет потому, что нет тут чего-то, на что бы история накручивалась. Были бы эти фотографии, так кто бы их куда сложил, чтоб никуда не делись?

Здесь нет местного канона с героями, не прикрепленными к определенному времени и государству. Нет длящейся жизни города, она нарезана кусками: все, что связано с предыдущим, исчезает – потому что не принадлежит уже никому. Да и какая это, собственно, история, то есть – чья? Чужая не нужна, лучше б ее и не было. Следующим как бы хозяевам она не то что неинтересна, а и невыносима: как это так, что до них тут кто-то жил? Они, получается, тогда не совсем и хозяева? Не нужно, чтобы история до них, о других. А какая тогда своя? Да что-нибудь придумается, не обязательно ж, чтоб взаправду. У них свой контекст, короткий.

Лет семь назад район Авоту затеяли благоустраивать. Почистить, сделать модным и т. п. Центр все же. Поменяли тротуары, на некоторых боковых улицах их даже выложили красным кирпичом, условно историческим. Устроили центр «Деревянная Рига», внятный. Вторую полосу Авоту отдали троллейбусам – там несколько маршрутов идут на виадук в сторону предместий. Всей длины Авоту – 1300 метров. Шесть кварталов. Да, в Авоту ударение на «а».

Реновация получилась не очень, заплатами. Что ли, недоучли платежеспособность местных и отсутствие у них склонности к стилевым новациям в общепите. Жителей заменить не вышло, схема не сработала: меняем стилистику, сменится население. Не сменилось в массе – не угадали время, чтобы цены на квартиры и аренду пошли вверх. И откуда в Риге столько денежных людей, чтобы облагораживать под них еще один район. Дома в прежнем виде; не обветшавшие, но часто пустые: шестиэтажный дом на углу Матиса в темных окнах, в нем только магазины внизу.

Длинные кварталы от Чака отшибают роскошь, ну и Чака сложно сделать эстетически буржуазной. Даже противоестественно, хотя сейчас пробуют в этом преуспеть. Районные новации возникают и хиреют. Вот заведение в одноэтажном доме: может, тут когда-то была керосиновая лавка, хотя те обычно стояли особняком, небольшими кубиками. Впрочем, тут тоже кубик, пусть и зажатый между домами. Заведение через квартал от исходного бара, покрашено темно-сиреневым, «Чай с пузырьками», новый тип радости, вечно закрытое. Думал, что и вовсе затухло, но нет – только что шел – работает. Но только с полудня до пяти (посмотрел табличку), людей возле окошка не было. Что ли, придумано для учеников из школы на углу? А напротив нет дома, там давно раскрытый двор и, слева, полукруглая, точнее – четвертькруглая дощатая будка с чебуреками, вот она работает уже лет 20. Раньше там наливали, потом перестали – конечно, могут прийти со своим, в сторону двора есть закуток. Но я в ней никогда не ел, хотя все время проходил мимо, даже стоял на остановке рядом. А нет (это о Bubble tea), нашлась старая фотография: там был не керосин, мясо-колбасная лавка.

Перейти на страницу:

Все книги серии Художественная серия

Похожие книги

Кредит доверчивости
Кредит доверчивости

Тема, затронутая в новом романе самой знаковой писательницы современности Татьяны Устиновой и самого известного адвоката Павла Астахова, знакома многим не понаслышке. Наверное, потому, что история, рассказанная в нем, очень серьезная и болезненная для большинства из нас, так или иначе бравших кредиты! Кто-то выбрался из «кредитной ловушки» без потерь, кто-то, напротив, потерял многое — время, деньги, здоровье!.. Судье Лене Кузнецовой предстоит решить судьбу Виктора Малышева и его детей, которые вот-вот могут потерять квартиру, купленную когда-то по ипотеке. Одновременно ее сестра попадает в лапы кредитных мошенников. Лена — судья и должна быть беспристрастна, но ей так хочется помочь Малышеву, со всего маху угодившему разом во все жизненные трагедии и неприятности! Она найдет решение труднейшей головоломки, когда уже почти не останется надежды на примирение и благополучный исход дела…

Павел Алексеевич Астахов , Павел Астахов , Татьяна Витальевна Устинова , Татьяна Устинова

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет – его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмель-штрассе – Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» – недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.

Маркус Зузак

Современная русская и зарубежная проза