Проводки оборвались, ну и что

Но есть и выгода: если описания не сохраняются, тогда полно undocumented features, недокументированных возможностей. Например: нет никакой истории, но она возникнет, едва ее захочешь, а то даже если о ней и не подумал. Как тут, здесь. Ну а если все возникает, зацепившись за малейший повод, то это же волшебно. Значит, существует всегда, пусть не на виду, вне канона. Канон-то что – ну, канон. А то, что все подряд и невпопад, не мотивированно, не в последовательности, а самовольными слоями, славно. Нет причины выстраивать рациональности.

Да, а если нет места, где все хранится, то суммарный рижанин – не субъектность. Была бы субъектность, она копошилась, себя помнила, поддерживала и расширяла. Не так, что каждый всякий раз заново, когда кто-то решил подумать – где, собственно, живет. Что тут причина, а что следствие: не субъектность оттого, что ничего не складывается в общий доступ или не складывается потому, что нет субъектности групповой, а для кого тогда складывать? Склонности к тому, чтобы она возникла, тоже нет. Кажется, даже и желания.

Тут нет даже какой-нибудь мелкой, незаметно преемственной штуки – не как архитектура для магнитиков, а как в Австрии бокальчики-стаканчики в ахтель, 1/8, 125 гр., из таких, например, пьют вино возле уличных будок. Повсеместные, гладкие и выпуклые. Впрочем, есть та же длительная чебуречная. Снаружи окошко и узкий прилавок-стойка, но можно, уже наконец, зайти и внутрь. Более-менее тесное помещение, они их, чебуреки, делают под заказ. Даже не просто суют в масло полуфабрикат, а раскатывают тесто – сначала в машинке, потом скалкой, ну и т. д. Долго, ну а что. Вот, как стаканчики, незаметная постоянная точка, да – не всеобщая, но – локальный ландмарк. Собственно, и Авоту с окрестностями можно считать такой преемственной штукой. Посредником с пространством, откуда всякое и заходит сюда – как по запросу, так и невпопад.

Вот все и дробится на локальные эпизоды, элементы. И если что-то из находящегося в окрестностях здесь не будет упомянуто, значит – оно сейчас не играет, а не потому, что забыл. Нет намерения фиксировать и увековечивать, а нечто желает быть описанным. Эпизоды-элементы не выискиваются, лезут сами. А там, откуда они вылезли, все, надо полагать, лежит не связанными друг с другом пластами: даже и здешние, местные дела. Вот улица, вот церковь в ее створе, а если в другую сторону, то в створе будет громадный дом, но им Авоту не заканчивается, уйдет правее, узким проездом к Мариинской, пересечет ее, но там будет уже не она, а весьма буржуазная Блауманя. Громадный дом – составной, склеились Лачплеша 70, 70а и 70b, Авоту 20 и 22, Бирзниека-Упиша 29. Теперь он не называется никак, а когда-то был Романовским базаром – это угол Романовской и Авоту. Впрочем, на одной карте название вернулось, на Baltic maps дом помечен как Romanova bazārs – получился «базар Романова», обычная языковая путаница. Плюс естественные искажения, интершум времени. С чего он «базар» – вероятно, здешняя архаика. Неподалеку есть и Базар Берга – галереи с лавками-магазинами, и всегда так было. Допустим, «базар» был вариантом «молла».

Романовская (теперь Лачплеша) не в честь царской фамилии, а по рижской семье Романовых, купцов-огородников. Тут был овощной край. Бирзниека-Упиша ранее Курмановская, от Курманова, здесь были его огороды. Сейчас Авоту переводят то Ключевой, то Родниковой. Исходно на домах висело Ключевая. С 1810-го были две Авоту: Малая Ключевая – от Романовской до Столбовой и Большая – от Стабу до церкви. Потом их сцепили, а в 1885-м добавили кусок Большой Ямской (Grosse Fuhrmanns Strasse), от Мариинской. У нас дома в 60-х и называли: Мариинская, Столбовая; не Дзирнаву, но Мельничная. Притом что Стабу-Столбовая давно уже была Фр. Энгельса, а Гертрудинская – К. Маркса. Не то чтобы непременно на русском: Авоту и была Авоту, Акас никогда не называли Колодезной, Мартас Марфинской не была. Вместо Тербатас не говорили Дерптская, она была уже П. Стучки, а «Стучка» – короче. Но проскакивала и Тербатас.

Сейчас «Родниковая» вылезает из перевода, у ключа ж еще и двойное толкование: путаница. На немецком она была Sprenkstrasse (Шпр, штр; и в Риге писали Strasse, не Straße), в словарях Sprenk не найти, это диалект остзейских немцев. Кто-то (не помню, на каком рижском форуме я увидел) отыскал словарь (издан теми же Харткнохами), Idiotikon der deutschen Sprache in Lief- und Ehstland: Nebst eingestreueten Winken für Liebhaber. Hupel, August Wilhelm. Riga: Hartknoch, 1795. – XX, 272 S. В нем есть der Sprenk / der Spreng / die Sprenke в значении Quelle. Родник, ключ. Словарь оцифрован, https://digital.slub-dresden.de/werkansicht/dlf/9271/1/. Скопление всевозможных слоев естественно, так здесь было устроено. Остзейцы – это «восточноморцы»; Балтийское море = Ostsee.