Читаем Проводки оборвались, ну и что полностью

Дело не в том, что все это тут было, а сами слои и то, почему они оказываются сейчас рядом. Ведь нет даже стенки, через которую могли бы перестукиваться остзейцы с завсегдатаями бара, все непроницаемо порознь. Ну, может, еще станет понятно, зачем все это здесь сходится; только не надо делать слоистость понятием, а то затеется демагогия. В центре двора на Энгельса 29 – где жил Себрис – был аист, фонтан. Натуралистичный и как бы естественно раскрашенный (белое-красное-черное). В конце 60-х фонтанчиком уже не работал, подгнил, и его сломали: один из малолетних хулиганов из парадной в правом углу двора. То ли Эрик, то ли Рома, поляки. Кажется, первый. Не хулиган: таких называли пашпуйками (pašpuika – примерно сорванец, но без этого сюсюканья; может быть и «шпана», но это уже старше). Преувеличенная самостоятельность с оттенком демонстративной дерзости. Сейчас, похоже, pašpuika редко говорят.

Несколько лет назад – дом № 29 теперь в богатой части – аиста восстановили. Сделали не копию, а лаконично-условно, и он сизо-серый, уже даже и журавль. Кто-то, значит, помнил, что тут была птица. Или, скорее, когда дом купили и стали делать капремонт, то нашли фотографии. Недавно, в конце нулевых. Раньше там вообще было печное отопление, дровяные подвалы, ступеньки вниз: темнота и сырой холод. Под потолком на витом шнуре болтается лампочка, шар ее света не достигает стен. Почему я 60 лет знаю Авоту, когда это не мой квартал, даже не соседний? Там была детская поликлиника. Между Столбовой и Гертрудинской, третий дом во дворе.

На Авоту здания от середины XIX до Первой мировой. Не важно-центровые, но и не из (непременного для типовых доходных домов) серо-желто-бурого кирпича. 1–2–3–4–5 этажей, штук пять шестиэтажных. Не так что все серые и темные, есть и цветные, но и они отчасти серые и темные. Цвета – желтый, красный, бордовый, синий – смазаны, не ветхостью, а даже уместно. Коричневатые могли когда-то быть даже бежевыми. Почему-то кажется, что улица узкая и дома для нее чрезмерно высоки. Она не узкая, почему-то такое ощущение. Между каменными домами деревянные, двухэтажные. Не разваливаются. Деревянных домов в городе много, не только на когдатошних окраинах, и в центре. Вполне целые, не из-за «Деревянной Риги»; та больше открыточный проект. Жизни в первых этажах на Авоту не видно, окна пыльные. Люди ходят как-то неопределенно, и не понять, то ли идут со своим будущим рядом, как выгуливая собаку, то ли оно их тащит за собой. Или они его, но такое тут, похоже, редкость.

Между Гертрудинской и Стабу-Столбовой, рядом с бывшей поликлиникой, высокие кованые ворота, красивые. С весны по осень их не видно, полностью закрывает плющ. Ворота метров пять высотой, левый штырь ворот торчит еще метров на пять – плющ свисает и с него; симметрично и справа, что ли просто со стены дома, за плющом не видно. Вот, пожалуй, почему я об Авоту: когда водили в поликлинику, то район стал первой заграницей. Живешь в знакомых дворе и квартале, а поликлиника – сдвиг: вне границ знакомого есть что-то другое. Тут всего много, оказывается. Куда-то распространяется дальше, вот что. Включился режим выяснения неизвестного.

С 60-х здесь ничего нового. Ну, на доме № 27 теперь табличка № 27b, а № 39 когда-то стал № 41 (деревянный, двускатная крыша), но выглядит как на фотографии 1930-го. Разве что вместо пивного бара, одноэтажный павильон был на углу с Гертрудинской, выстроили черно-стеклянное шестиэтажное, офисное. С угла закругленное, внизу небольшой rimi. Не снесли под застройку, павильон уже обветшал и покосился. Аварийный забор стоял лет 10. Или 20. В том же квартале за углом быстро выстроилась церковь без креста, Святых Последних Дней, мормоны. Там был пустырь или что-то вовсе безвидное. Китайское бистро на углу Гертрудинской закрылось давно, но открылось другое китайское, очень дешевое, ближе к Лачплеша. Кусок Авоту от Мариинской отчего-то сделался галереей предсвадебных салонов, их там штук 15. Уж точно больше десятка, они и за Лачплеша есть. Пересчитал: 12 штук от Марияс до перекрестка и один за ним.

Закрылось много разного. Кооперативный, а потом частный мясной стал «Одеждой для леди», тоже закрылся. Рядом, возле остановки был магазин тканей, сейчас столовая с 10:30 до 15:00 по будням, аскетичная и по интерьеру, и по предложению. Рядом был магазин с разливухой, нет его. Питейных уютов много меньше. Закрывались, открывались, снова закрывались. Уже совсем мало, только между Гертрудинской и Матиса было примерно пять, а теперь в одном что-то крафтовое, летом даже пара столиков на улице, а в другом некий bbk. К осени и они поскучнели вроде: новые точки в другой стилистике, и, получается, они как бы и не здесь, почти не замечаешь. Чуть дальше, с края дома нечто едва открылось и уже все: бордовые жалюзи-рольставни опущены, гирлянда изумрудно-черных воздушных шариков еще висит над ними, шарики обмякли. Еще одна давно канувшая распивочная в полуподвале, а вместо следующей, на углу, игровые автоматы.

Перейти на страницу:

Все книги серии Художественная серия

Похожие книги

Кредит доверчивости
Кредит доверчивости

Тема, затронутая в новом романе самой знаковой писательницы современности Татьяны Устиновой и самого известного адвоката Павла Астахова, знакома многим не понаслышке. Наверное, потому, что история, рассказанная в нем, очень серьезная и болезненная для большинства из нас, так или иначе бравших кредиты! Кто-то выбрался из «кредитной ловушки» без потерь, кто-то, напротив, потерял многое — время, деньги, здоровье!.. Судье Лене Кузнецовой предстоит решить судьбу Виктора Малышева и его детей, которые вот-вот могут потерять квартиру, купленную когда-то по ипотеке. Одновременно ее сестра попадает в лапы кредитных мошенников. Лена — судья и должна быть беспристрастна, но ей так хочется помочь Малышеву, со всего маху угодившему разом во все жизненные трагедии и неприятности! Она найдет решение труднейшей головоломки, когда уже почти не останется надежды на примирение и благополучный исход дела…

Павел Алексеевич Астахов , Павел Астахов , Татьяна Витальевна Устинова , Татьяна Устинова

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет – его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмель-штрассе – Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» – недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.

Маркус Зузак

Современная русская и зарубежная проза