Проводник электричества

Нет, она заложилась и не сдвинется с веры в то, что любовь их не сгорит, все перетерпит, вынесет, дойдет до скончания войны… что только после этих бед все и начнется — жизнь, крепнущее, все прочнеющее счастье, с флотским борщом, растущим детским криком… вот как-то так, по-настоящему, не разорвать… конечно же, она неосудима, и он, «Сережа» вот, неосудим… наоборот, вся правота, последняя, святая, бабья, природная, — все в ней, вот у нее в глазах, горящих детски-материнским, собачьим требованием справедливости… она не отдаст, останется при нем последней, когда вокруг уже все отвернутся и скажут «кончился»… она им не поверит. А то, что у него, Варлама, внутри сейчас так безнадежно замертвело все, так это и должно быть так, и кто-то должен оказаться отбракованным… Не до того сейчас: природа собственная вмиг взяла Камлаева в тиски, вновь сделала машиной по починке человеческих устройств — если, конечно, навыка достанет и есть возможность что-то тут поправить.

«Что с черепом, товарищ?» — спросил он местного худого изможденного врачишку с угрюмой бледной физиономией. «Тут мы имеем вдавленную трещину, перевязали, зафиксировали голову, а дальше — плохо дело». — «Что? — Камлаев рявкнул. — Он тут лежит — вот это плохо дело!» — «Не ори! Пятнадцать минут как доставили в штольню твоего кавторанга и ко мне положили сюда». — «Ну а дальше-то что? Где хирургия? Почему не несут?» — «Куда? К кому? — простонал тот страдальчески. — Кто тут что может с этой головой? Вот так вот, нету никого! Вот был, да весь вышел. Пожилой человек, себя не щадил, стоял на ногах до последнего… прекрасный, героический товарищ. Ну ты пойми, я общий лишь хирург… ну кто туда полезет? Нет мастера. Чуть тронешь кость — и все, потоп. Ну что мне перед вами тут, в лепешку расшибиться?»

Варлам не медлил, пошел назад, петляя меж снарядных ящиков; десятка два живых и невредимых человек с «Менгрелии» толпой обступили рослого начсана с властными и хищными чертами крупного мясистого лица.

«Товарищ военврач второго ранга, — сказал Камлаев, протолкнувшись к начальственному голосу, — имею в экстренном порядке доложить: вот тут у вас на берегу сейчас есть кавторанг Борзыкин с черепной». — «Да-да, все, знаю. Но не располагаю специалистом». — «Считайте, что теперь располагаете». — «Что? Вы кто? Не знаю вас, простите». — «Камлаев, я общий хирург, но кончил специальные курсы». — «Какие курсы? Что вы тут несете?» — «Я полгода работал со значительным нейрохирургом Подольным вот здесь, в Севастополе, и не только ему ассистировал, но и он мне… и поэтому я настоятельно вас попрошу предоставить мне срочно возможность и средства…» — «Послушайте, Камлаев, я все, конечно, понимаю, ваше желание и ваше чувство к командиру, но тут же нужен опытный хирург. Одно неосторожное движение…» — «Борзыкин сам помрет, и без всяких движений. Готов взять ответственность». — «Да что вы мне — ответственность? У нас тут электричество вообще все время гаснет, работать постоянно приходится чуть не на ощупь». — «Дайте свежую кровь для трансфузии». — «Ух вы какой! Да ну и черт с вами — действуйте. Эх, жалко капитана!»

9

Шкирко приносит банку тушенки в солидоле, он жрет и выскребает ложкой донце, и пьет чифирь, и сердце бешено играет, толкая по жилам ударную порцию крови…

Пришла Нежданова: ее глаза Камлаева глодали, кляли, вымогали; взяла его за ворот, зашипела: «Ты режешь, шьешь, все можешь — помоги! Ну что ты сидишь?» — «Сижу, чтоб в ямку твоего не уложить до срока. Шкирко, уйми ее», — разжал и сбросил ее руки: у того, кто лежит сейчас кверху обритым затылком под прерывистым светом задерганных стартером ламп, нет больше ни звания, ни имени. Халат, завязки, пуговицы, наглухо. Сверхпроводимость нервных окончаний и цепей — вот все, что сейчас нужно от него. «Здравствуйте, товарищи. Вас как? Работали вместе с Иваном Филиппычем?.. Пожалуйста, местный… Что смотрите? Дайте мне шприц».

Ножом он расширяет и углубляет рану, из трещины сочится густая вишневая кровь — промыть и осушить. Река мелеет, в пересохшем русле становится видной трещина со вставшими друг к другу под углом участками кости. Поосторожнее с их острыми краями. Усилием, что ли, внутреннего зрения он вызывает к жизни ясную картинку тревожащего синуса и, взяв ручной трепан, кладет фрезевое отверстие вне этой пульсирующей тревожным багровым проекции — как должно, отступив и от просторной вены, и от острых краев перелома. Затем он аккуратно выкусывает кость, и получается не упустить осколки в рану. Девчонка подставляет тазик, туда с сухим стуком Камлаев бросает отломки.

В зиянии четыре на четыре он видит красно-черный сгусток, как будто кто-то шмякнул пару ложек сливового варенья, по сторонам сочится кровь, обильно и свободно выжимаясь теперь из головы и заливая простыню и пол. «Браток, подними изголовье. Держи так высоко, как хватит мочи».

Его подозрение на нарастающую мощно под твердой оболочкой гематому имеет ясность откровения… он научился доверять своему внутреннему зрению не менее, чем показаниям рентгена…