Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности

…Мы вышли с Мишей к ограде Парка, миновали калитку, побрели мимо старых заледенелых кустов — в глубь… Деревья тянулись к Мише; они узнали его, они звали, звали, звали — радуясь — в Старый Лес.

— Миша, по-моему, тебя знают все, кроме людей…

Он хмыкнул, и тут же — оскользнувшись — невесомо повис на моей руке.

— О-ох…

— Ты бы шагал не так размашисто… в калошах-то стёртых.

— Ерунда. — Миша распрямился и с восторгом оглядел свои калоши. Я в них и месяца ещё не проходил. Новенькие!

— А то ты их в магазине добыл!

— Нет, конечно, — на свалке… Ну и что? На свалке всё добротнее! — Миша притопнул калошами и добавил: — А что до людей… С чего ты взял, что меня кто-то — книжицу прочитав — узнает? Да в меня и поверит-то мало кто; сам же в фантомах ходил, так неужто не понимаешь?!

Да, действительно… Мне несколько раз приходилось слышать, что такого человека, как Всеволод Сергеевич Шмаков — попросту не существует. Бред. Вымысел. Один раз мне излагали это прямо в лицо, причём настолько вразумляюще и убедительно, что я долго потом себя ощупывал, а вернувшись домой — внимательно осмотрел в зеркало (малодоказательно, но — успокаивает…)…Что же тут говорить о Черноярцеве! (А уж о Ткаче…)

— Да мне, Петрович, признаться — без разницы: поверят… не поверят… Всяк сам себе ответчик и цензор. А вот познакомить — познакомлю! Дудки. Приспичило.

И тут Миша опять шлёпнулся… Очень неустойчивые калоши! Добротные, но неустойчивые.

(Мне нравилось (хотя всегда тому сопутствовало удивление) узнавать в людях, встречавшихся мне по жизни, тех, кого я встречал раньше… прежде… С кем встречался не раз, и — по-разному…

О, такое случалось часто! Хотя и не всегда распознавался в том, кто рядом прежний знакомец, враг, родной человек… не сразу… но — обязательно.

Ну, а Мишу я вспомнил в первую же встречу: мы много-много раз оказывались рядом, близко… И — не было удивления; до такой степени это явилось само собой разумеющимся, естественным и очевидным, что удивление отодвинулось в сторонку, и оттуда — со сторонки — наблюдало за нами, улыбаясь вдумчиво и хорошо.)

…Ни с того ни с сего вспомнилась история о собаке, рассказанная мне Натой возле одного из дольменов… Вспомнилась, и так показалось нынче, что именно здесь ей будет самое место. И время.

«Миша оставил меня в лесу, в одном из больших старых кругов, — сидеть, думать. Он сказал, что вернётся через неделю, погладил по голове и ушёл.

Я очень нуждалась в этом: сидеть… думать… Что-то стучалось в мою дверцу, а я ни ощутить, ни угадать не могла. Мишу спросила; он не знал, но привёл меня сюда, к кругам. Он много и сильно пел, он просил мои тропинки сойтись ко мне… И лес — шумел, лес раскачивался… Миша сказал: лес принимает тебя, оставайся.

Ночью было так хорошо! — совсем не страшно… тепло… Ото всего вокруг — уют и доброта: порывы ветра, шум листвы… светящиеся — мягко, глубоко — стволы деревьев… колыханье высокой травы… далёкие звериные рыки… Мне казалось, что я лежу в колыбельке…, а иной раз — на маминых руках…»

Ната надолго замолчала. Сначала мне подумалось, что она уцепилась взглядом за далёкую бирюзовую полосу моря, но потом понял: она на руках у мамы…

Ната тихонько плакала…

— Нат, — я осторожно приобнял её и взъерошил короткие, почти совсем-совсем седые волосы, — скоро сюда туристы набегут… Пойдём собирать ежевику, а?

— Нет, не набегут, — она улыбнулась. — Я закрыла гору.

— Ну всё равно… Туристов нет, а ежевика — есть. Пойдём?

— Вот расскажу, и — пойдём… — вздохнула. — …Что ты, Сева, я совсем не горюю! — мне радостно это вспоминать. Рассказывать?

— Рассказывай…

«Ночь прошла так быстро! Мне даже захотелось кинуться за ней вдогонку… догнать… вернуть обратно А утром пришла собака.

Большая старая собака. Лохматая. Она подошла к кругу, в котором я сидела, остановилась на окоёмке…Посмотрела… Ох, как посмотрела! Я пригласила её в круг. Она вошла и легла рядом со мной; головой к коленям приткнулась, моргала…

Ты знаешь, я сразу почувствовала, что это существо очень родное. Несказанно!..И что собака испытывает ко мне те же чувства… что она искала меня… Всё воспринималось немножечко размыто: очень хотелось спать… всю ночь не спала. Не прочь была поспать и собака. Мы как-то свернулись вместе с ней в один клубочек и — заснули…

Проснулась — уже день. Круг-то был на полянке, солнышко припекло — разбудило… Собаки не было. Ушла. Мне грустно очень стало, одиноко…И вот тут, теперь, сейчас пришло понимание: одиночество всегда было рядом, с детства. Оно потихонечку изъедало меня, придавливало, гасило… Хотя — были родители, был Миша, был Ади́… да и другие, которых любила всегда, вместе с которыми сердце пело. Но всё равно: они — рядом, а одиночество — во мне.

Я до вечера проревела. Без остановки, как из дырявой тучи: кап… кап…кап… Ни лес не слышала, ни себя…А вечером она вернулась.

«Собаченька, милая, — шептала я, — не уходи, пожалуйста… Больше не уходи, пожалуйста! Не бросай меня…» Жмусь к ней, ласкаю. И она жмётся, поскуливает, дрожит вся.