Проводник в бездну: Повесть

Но партизан нет рядом… Тогда куда же он ведет грязно-зеленую колонну? Куда ведет убийц отца, Ольги Васильевны, ведет тех, кто размахивал факелами, поджигал хаты родной Таранивки? Гришу кинуло в жар. Может, не надо было выскакивать там, на Ревнище? Может, нужно было переждать в ледяной воде?.. Они попугали бы бабушку и ушли… Не-ет, теперь они не пугают. Сам видел… Перебрели бы речку, нашли б таранивский лагерь и… прощай, мама, прощай, Петька, дед Денис, все — прощайте…

Вспомнив маму, неподвижную бабусю на возу, маленького и беззащитного Петьку, Гриша еще энергичнее замахал руками. Скорей увести их подальше от Ревнища… Рыжий толстяк едва поспевал за ним, сопел и что-то недовольно мямлил.

Фыркали кони-битюги, тащили, натужась, огромные фургоны, перегруженные всяким военным и не военным имуществом. А еще хрюкали на возах свиньи, озабоченно и перепуганно цокотали полесские пеструшки…

Не заметили, как начало темнеть. Юный проводник облегченно вздохнул: далеконько уже ушли от таранивского лагеря, теперь можно и не спешить.

И тут же остановился от неожиданной мысли: далеконько от Ревнища, зато близко от Старого Хутора… Парнишке даже стало жарко в вечернем холодном лесу. Да будто и вовсе он не в лесу, если видит свою пионервожатую — улыбающуюся Олю; вдруг Оля перестает улыбаться и смотрит на него с укоризной. Почему ж ему так жарко? Не от живых ли светлячков глаз бабушки Феклы, которая вон глядит на него из темноты… Нет, она смотрит на кого-то иного и шепчет: «Беги, Петро, тикай, Петро!..»

Гриша встряхивается всем телом, начиная понимать, что от усталости и разгорающегося жара бредит. Но не так он слаб, чтоб упасть в забытьи… Исчезают светлячки глаз милой бабушки Феклы, а вместо них вновь появляется Оля, улыбается ему устами-розами и тихо-тихо шепчет: «Гриша, не становись на колени!»

Гриша встрепенулся и почувствовал, что кровь отхлынула от лица. Какой позор!.. О нем могут подумать так плохо!.. Надо бежать. Немедленно! Он сейчас приостановится, чтоб вынуть из ноги занозу, чуть отойдет от дороги и нырнет в омут леса. Не найдут!.. Велик лес, не попадут, если будут стрелять, — ночь ведь темная. А если найдет его пуля… Ну что ж…

— Вперьод! — устало прохрипел сзади толстяк.

Мальчишка оглянулся, прикидывая, где бы лучше свернуть с дороги, а мысли в голове все роились: «Пусть так, он убежит. А утром? Утром они по своим следам вернутся на Ревнище, и тогда… Убежать — дело нехитрое. Придумай, Гриша, что-нибудь поумнее… Придумай….» Но что он может придумать? Если бы на его месте был отец, или дядька Антон, или лейтенант Швыдак. Или Сашка — Митькин брат. А хоть бы и вдвоем с Митькой. Да Митька и не знает, в какую беду попал его дружок.

И не от кого было ждать совета… Паренек до боли стиснул зубы и чуть не плакал, что не происходит чуда, что никакие добрые духи, о которых он слышал в сказках, не спешат ему на помощь, не крушат врагов его лютых. А тут еще кружится голова, и растекается по спине жар, будто лежит он на горячей печке и слушает сказки бабки Арины. А ведь верно, он слышал в сказке, как заплутавшая в лесу девчонка спрашивала дорогу у березок. Конечно же, березки что-то и ему шепчут, надо только прислушаться сквозь звон в голове. Да, да, качаясь и шелестя листвой, они шепчут ему, он явственно слышит их голос: «Хлопчик наш милый. Мы давно тебя знаем. Ведаем, что и ты приметил нас, полюбил еще тогда, когда не ступала в лес грязно-зеленая погань. Заведи эту погань в топи, в такие чащи-дебри, откуда не бывает возврата!»

Хлопец даже огляделся вокруг — не слышал ли кто, кроме него, голоса сестричек-березок.

Провел по лицу ладонью. Как это раньше не сообразил? Ведь самое простое — завести в чащи-дебри. И никакие не березки подсказали ему это — сам додумался.

Распаленное воображение рождает перед ним картину: по лабиринту лесных дорог заведет он немцев в такой тупик, откуда без проводника ни проехать, ни пройти, а сам — в кусты! И пропадите вы пропадом! Поползаете день-два, как гады, а завтра-послезавтра появятся здесь наши, и каюк вам придет. Будете поднимать свои грязные лапищи и хрипло орать: «Гитлер капут!»

Стало веселее, увереннее от этих мыслей.

Тяжело дышали сзади автоматчики, а когда юный проводник повернул колонну на совсем плохую дорогу, начали даже хрипеть. Чем дальше, тем более вязкой становилась под ногами почва, и у многих солдат хлюпало в сапогах. Брели они молча, разве что кто-нибудь ругнется по-русски, когда хлестнет по щеке ветка.

Долго месили хлипкую лесную землю. Когда-то щеголеватые, теперь гитлеровские вояки были похожи на пришельцев с того света. Выдохлись окончательно, еле волочили ноги по вязкой грязи. Выбились из сил и животные.

Когда остановились передохнуть, рыжий прохрипел над головой Гриши неживым, замогильным голосом:

— Герр гауптман спрашивайт.

Долгонько уже не было этого «спрашивайт». Гриша не спеша подошел к капитану, огляделся вокруг — хоть глаза выколи. Лучшего времени для побега не будет. Вот только еще глубже заведет в трясину и — поминай как звали.