Читаем Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги полностью

Картина, изобилующая страшными натуралистическими подробностями, исполненная какого-то животного ужаса перед свершившимся, отражает тот ад в душе ее создателя, в котором только смерть и уже нет надежды на воскресение. Полная и безоговорочная победа смерти. Такой финал, тем более если иметь в виду исторический и биографический фон написания рассказа, логично было бы трактовать как символический (аллегорический) образ национальной катастрофы, как пророчество о судьбе России, ввергнутой в бездну братоубийственной войны. Однако позиция автора, думается, объемнее.

Сама картина, отмеченная гипернатурализмом, воспринимается как нечто подчеркнуто антиэстетическое, как сотворенное и входящее в мир зло, а художник предстает как творец этого зла. Апокалиптическая трактовка исторических событий, свидетелями которых был Бунин, осложнена и углублена здесь размышлениями о природе творчества и нравственном выборе художника. Не случайно целым рядом прямых совпадений рассказ отсылает нас к повести Гоголя «Портрет», особенно ко второй части, причем в обеих редакциях. Бунинский художник, как и живописец из «Портрета», пишет картину на евангельский сюжет Рождества. (Однако он совершенно не озабочен при этом своим духовным состоянием, ему даже в голову это не приходит.) Гоголевского персонажа и героя Бунина роднит и пережитая ими личная трагедия – потеря жены и сына. Более того, герой «Безумного художника» представляет свое будущее творение в двух вариантах, в которых отображаются, правда, как в кривом зеркале, картины гоголевского иконописца. В первой редакции для сборника «Арабески» это «картина, изображавшая Божию Матерь, благословляющую народ»[316], во второй – монаху удалось изобразить «чувство божественного смирения и кротости в лице Пречистой Матери, склонившейся над Младенцем, глубокий разум в очах Божественного Младенца, как будто уже что-то прозревающих вдали, торжественное молчание пораженных божественным чудом царей, повергнувшихся к ногам Его»[317].

Для сравнения приведем картины, рисуемые воображением бунинского героя: «Дева неизреченной прелести, с очами, полными блаженства счастливой матери, стоя на облачных клубах, сквозящих синью земных далей, простертых под нею, являла миру, высоко поднимала на божественных руках своих младенца, блистающего, как солнце» (5, 49); «Я должен написать вифлеемскую пещеру, написать Рождество и залить всю картину – и эти ясли, и младенца, и мадонну, и льва, и ягненка, возлежащих рядом, – именно рядом! – таким ликованием ангелов, таким светом, чтобы это было воистину рождением нового человека» (5, 44). Сам же процесс письма и его результат можно сравнить с работой Черткова. Глубоко проясняет суть подобного творчества и его плодов в своем обстоятельном исследовании гоголевского «Портрета» В. В. Лепахин: «…художник стремится проникнуть в тайну гармонии, но, используя негодные для этого средства натуралистического анализа, <…> находит только антиэстетическое <…> и попадает в плен демонизма. <…> Художник бессознательно, а иногда сознательно отдается во власть демонического вдохновения. Художник становится медиумом злой силы, его искусство может производить сильное, даже сильнейшее впечатление, но к эстетическому в произведении всегда подмешана сильная доза антиэстетического, такое искусство несет в себе отрицательный эмоциональный заряд, производит не собственно эстетическое воздействие, но и физиологическое» (курсив автора. – Н. П.)[318].

Тема так называемой свободы, являющейся на самом деле проявлением человеческого своеволия и не имеющей никакого отношения к свободе подлинной, акцентирована упоминаемой ранее евангельской цитатой: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение» [Лук. 2:14]. Это означает, что «…слава, которую в вышних воспевают Богу ангелы благодаря рождению в мир Спасителя, нашла свое отображение и в жизни людей. С того момента, как Бог стал человеком, на земле воцарился мир и в жизнь людей пришла благая и добрая воля»[319]. Так толкует евангельскую строчку в своем пастырском обращении митрополит Иларион (Алфеев). И далее: «Господь пришел в этот мир, чтобы положить конец действию греха, человеческого своеволия и эгоизма, чтобы люди, соединяясь с горним миром, приобретали внутрь себя ту благую волю, которую вкладывает в них Сам Господь»[320].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского
Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского

Книга Якова Гордина объединяет воспоминания и эссе об Иосифе Бродском, написанные за последние двадцать лет. Первый вариант воспоминаний, посвященный аресту, суду и ссылке, опубликованный при жизни поэта и с его согласия в 1989 году, был им одобрен.Предлагаемый читателю вариант охватывает период с 1957 года – момента знакомства автора с Бродским – и до середины 1990-х годов. Эссе посвящены как анализу жизненных установок поэта, так и расшифровке многослойного смысла его стихов и пьес, его взаимоотношений с фундаментальными человеческими представлениями о мире, в частности его настойчивым попыткам построить поэтическую утопию, противостоящую трагедии смерти.

Яков Аркадьевич Гордин , Яков Гордин

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Языкознание / Образование и наука / Документальное