Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Затем цитируется фрагмент из «Войны и мира», передающий ощущения Андрея на пороге смерти и открывающий нам «страшную противоположность» во внутреннем пространстве человека. Это противоположность между «чем-то бесконечно великим и неопределенным, бывшим в нем и чем-то узким и телесным, чем был он сам» (9, 8), которая, по мнению автора, томила Толстого с рождения до последнего вздоха. Так, характеристика «внешних» параметров человеческой судьбы, включающая перспективы и результаты развертывания этой судьбы («освобождение», «уход», «возврат к Богу»), спроецирована в человеческую субъективность, соотнесена с вечным томлением по жизни нездешней, неземной, с невозможностью ограничиться «узким и телесным».

И в завершающем главку фрагменте, обобщая семантику предыдущих пространственных образов и антитез, Бунин включает в текст понятия родины и чужбины, усиливая их смысловую нагрузку трехкратным повторением. Первоначально они составляют ядро буддистского поучения, в котором оставление родных мест «ради чужбины» трактуется как выражение потребности поиска и обретения подлинной родины – духовного пространства. Затем с помощью этих понятий-образов Бунин как бы «прокладывает мост» от одной религиозной традиции к другой (так проявляется конкретно феномен «философской веры»!), находит «общие основания» для всех «томимых духовной жаждою», независимо от их вероисповедания. Автор вспоминает Христа, который «тоже звал» с родины на чужбину: «Враги человеку домашние его…» – цитирует он Евангелие (9, 8). Тем самым Бунин обеспечивает общекультурный контекст, организует объединяющее пространство для тех конкретных имен и судеб, которые выстраиваются в несколько странный, но, с точки зрения Бунина, органичный и естественный ряд «благородных юношей, покинувших родину ради чужбины».

Достаточно указать, что в этом ряду царевич Готами, Алексей Божий человек, Юлиан Милостивый и Франциск Ассизский. К предложенному ряду судеб, соединяющему времена и пространства, по мнению автора, «сопричислился и старец Лев из Ясной Поляны» (9, 8). Нетрадиционным по отношению к Толстому определением «старец» (в сочетании с «сопричислился к лику») автор еще более подчеркивает собственную убежденность в том, что его герой достиг редкой свободы, достиг тех редких духовных высот, которые обретают совсем немногие представители человеческой истории. Обеспечивая органичность включения Толстого в этот ряд великих, Бунин следует средневековой традиции и оставляет главному герою одно имя, соединяя его с местом, которое он прославил, с которым был связан всю жизнь.

Акцент на имени в таком контексте означает авторское стремление особым образом выделить Толстого из «других Львов». Не случайно он чуть позже перефразирует предсмертное высказывание Толстого: «Только одно советую помнить, что на свете есть много людей, <…> а вы смотрите только на одного Льва» (9, 27) – следующим образом: «На свете много Львов, а вы думаете об одном Льве» (9, 31). «“По имени и житие” – стереотипная формула житий», – пишет П. Флоренский, раскрывая онтологическое значение имен. «Имя оценивается <…> как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия, как идея, а святой – как наилучший ее выразитель, свое эмпирическое существование соделавший прозрачным так, что чрез него нам светит благороднейший свет данного имени»[476].

Такая «общечеловеческая формула о значимости имен и о связи с каждым из них определенной духовной и отчасти психофизической структуры, устойчивая в веках и народах»[477], не могла не повлиять на художника, поставившего перед собой задачу представить полноту личностного бытия своего героя. Для него Толстой прославил собственное имя тем, что наилучшим образом выразил его «идею», высветил всей своей судьбой его «благороднейший свет». Разве не становится все произведение тем пространством, в котором развертывается и самопроявляется сущность, объявленная именем Лев и связанная с идеей духовной и физической мощи, силы, величия.

Упоминание Ясной Поляны в контексте имени есть одновременно и дань традиции называния святых и философов, и авторская попытка завершить прочерченный здесь, в первой главе, «пространственный сюжет». Астапово и Ясная Поляна – это тоже имена той «чужбины» и той «родины», о которых так настойчиво говорит Бунин, имена, вместившие драматизм судьбы и личности Толстого. Художник, выстраивая свой, во многом под-текстовый сюжет, «проделывает путь» от Астапово к Ясной Поляне, то есть обратный тому, который прошел его герой. Автору необходимо вернуться к истокам, чтобы обозначились в полной мере результаты и масштаб осуществленной его героем жизненной программы. И потому следующая за финальной фразой о «старце Льве из Ясной Поляны» вторая глава начинается словами Толстого из «Первых воспоминаний»: «Родился я и провел первое детство в деревне Ясной Поляне…» (9, 9).