Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Наконец, обязательный для Бунина-художника собственно стилевой компонент, обеспечивающий «большому диалогу» в книге фактурно-словесную воплощенность. Толстовский текст, столь обильно цитируемый в «Освобождении…», пропускается сквозь многообразнейший «бунинский» контекст, соединяется с бунинским словом. Благодаря этому выстраиваются неожиданные содержательные парадигмы, обнаруживаются иные смыслы и перспективы. И толстовский, и бунинский тексты начинают звучать ярче, прочитываются по-новому.

Так, продолжая свой рассказ о дне 7 ноября 1910 г., автор пишет: «Я смотрел на портрет, а видел светлый, жаркий, кавказский день, лес над Тереком и шагающего в этом лесу худого загорелого юнкера» (9, 29). Далее идет большой отрывок из «Казаков» об Оленине, и вновь – без переходов – вступает Бунин: «Многообразие этого человека всегда удивляло мир. Но вот тот образ, что вспомнился мне 7 ноября четверть века тому назад, – этот кавказский юнкер с его мыслями и чувствами среди “дикой, до безобразия богатой растительности” над Тереком, среди “бездны зверей и птиц”, наполняющих эту растительность, и несметных комаров в воздухе, каждый из которых был будто бы “такой же особенный от всех”, как и сам юнкер ото всего прочего: не основной ли это образ?» (9, 31). Это яркий пример предельной обозначенности со-бытия, сопряжения двух философско-эстетических реальностей, со-бытия, обретшего завершенный словесно-стилевой образ.

Бунинский «эксперимент» с текстами Толстого совершенно конкретно показывает, что в искусстве «позже» и «раньше» одновременны, соотносительны, «кроны» и «корни» взаимообратимы. Литература включает нас в поток «вселенской взаимности» (метафора М. Бубера), недаром так важен здесь хронотоп «длящегося настоящего». И как Бунин невозможен без Толстого, так и Толстой сейчас невозможен без Бунина, поскольку понимается иначе, более глубоко и уникально, именно в сопряжении с ним.

Итак, мы видим, что уровень художественности становится все же в произведении преобладающим. Мемуарист и теоретик – это больше элементы предпринятой попытки самоопределения, своего рода выходы из одной, органичной для автора роли – роли художника, создающего образ. Правда, следует иметь в виду, что образ это особый – несущий в себе энергию преодоления, рождающийся на границе с рефлексией, герменевтическим опытом и фактом. Так Бунин отражал интегративность процессов в культуре XX в. и осваивал принцип эссеистского мышления.

Однако сущность эссе, как справедливо считает М. Эпштейн, состоит «в динамическом чередовании и парадоксальном совмещении разных способов миропостижения»: «Если какой-то из них: образный или понятийный, сюжетный или аналитический, исповедальный или нравоописательный – начнет преобладать, то эссе разрушится как жанр. <…> Эссе держится как целое именно энергией взаимных переходов»[478]. Автора же «Освобождения Толстого» не устраивает статус «перехода», он предпочитает все же удержаться в художественно-образном миропостижении, предпочитает образно завершить открытый характер высказывания и синтезировать в образе конкретные факты и наблюдения. Такое стремление к эстетической завершенности – чрезвычайно важный, доминантный момент авторского самоопределения. В нем угадывается живая связь с классической традицией XIX в., ориентация на тот тип художественного сознания, для которого в основной своей тенденции – «жизнь в промежутке» (метафора В. С. Библера), в одновременности различных реальностей «невыносима». Другими словами, авторское сознание демонстрирует парадоксальную совмещенность открытого «диалогического» начала и настоятельной потребности в завершающем, венчающем смысле.

Обобщая наблюдения над текстом «Освобождение Толстого», мы не можем не возвратиться к его книге 1910-х гг. – «Тень птицы». Эти произведения объединены общей темой – темой обретения и «обживания» вневременного пространства культуры, а также непосредственным включением и в том и в другом случае авторского «я» в систему повествования. Тем любопытнее и ярче в контексте общего обозначается движение авторской мысли.

В «Тени птицы» разрабатывается, если можно так сказать, «прямой», «экстенсивный» вариант названной темы: фактическое «преодоление» в путешествии пространств, отмеченных яркими фактами, событиями и мифами древней истории, рассматривается как фактор расширения личности за счет вбирания в ее внутренний мир и присутствия там многих и многих составляющих великого общего пространства культуры и традиций человечества. Это, по Бунину, дает возможность человеку еще при жизни осуществить «выход» за пределы своего физического существования и испытать радость преодоления небытия и победы над смертью. Причем главным в достижении такого глобального единения становится художественная и эстетическая одаренность и поразительный артистизм путешествующего, помогающие ему органично и с изящной легкостью перевоплощаться, ощущать «чужие» смыслы, содержания и традиции как «свои».