Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Не случайно и то, что реальная луна соседствует в тексте с луной поэтической: трижды поэтическая луна появляется в цитируемых здесь стихотворных отрывках Державина, Пушкина, Фета:

На темно-голубом эфире
Златая плавала луна… (6, 101).

«Ночью же тихо всходит над нашим мертвым черным садом большая мглисто-красная луна – опять звучат во мне дивные слова:

Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла…» (6, 127).

И, наконец:

«За горами, лесами, в дыму облаков,
Светит пасмурный призрак луны» (6, 214).

Перед нами не только демонстрирование верности художника вполне определенно прочерченной здесь поэтической традиции.

Так проступает более широкая тема творческой преемственности, свернутая в диалог конкретных поэтических фрагментов. «Вельможно-гордая» интонация державинских строк сменяется гениальной простотой и задушевностью пушкинского слова, а завершается эта своеобразная перекличка импрессионистическим стихом Фета, прямо обращенным в поэзию, в литературу XX столетия.

Луна способна своим светом преображать окружающий мир, высвечивать фантастические, а, может быть, самые реальнейшие, существеннейшие его стороны, создавать иную реальность, и эти ее свойства также естественным образом коррелируют с темой творчества и творческого поведения личности: «Помню какую-то дивную лунную ночь, то, как неизъяснимо прекрасен, легок, светел был под луной южный небосклон. <…> Отец спал в такие вечера не в доме, а на телеге под окнами, на дворе. <…> Мне казалось, что ему тепло спать от лунного света, льющегося на него и золотом сияющего на стеклах окон, что это высшее счастье спать вот так» (6, 25).

Кроме того, бунинский текст, конечно, имеет в подтексте не только эти значения, но всю многозначность смыслов, связанных с мифологемой луны, не разнимая эти смыслы, а соединяя их в органическое единство.

Во-первых, творчество, искусство в бунинском мире не просто средство самовыражения, реализации личности, оно имеет глубинный экзистенциальный смысл, это, говоря словами Р.-М. Рильке, «лишь еще один способ жить»[161]. И в этом плане «лунное сопровождение» Арсеньева есть «пластическое выплескивание» темы жизни, продолжающейся в творчестве и продолжающей творчество (сравните творческую активность героя при луне и символизм луны, связанный с биологическим, жизненным циклом от рождения до смерти[162]).

Во-вторых, луна, столь непосредственно вошедшая в мир человека, может означать и означает, имея в виду также ее традиционный символизм, столь же непосредственное и одновременное присутствие в этом мире любви (аспект женского) и смерти, боль и непереносимость такого непременного присутствия можно вынести только с помощью памяти и творчества.

Такая соединенность смыслов, обозначенная в тексте «лунной» темой, прочитывается не просто в отдельных эпизодах, она прямо связана с основным пафосом и философией книги. Приведем два примера.

Первый, уже упоминаемый, связан с «пушкинским сюжетом»: «Ночью же тихо всходит над нашим мертвым черным садом большая мглисто-красная луна – и опять звучат во мне дивные слова:

Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла. —

И душа моя полна несказанными мечтами о той, неведомой, созданной им и навеки пленившей меня, которая где-то там, в иной, далекой стране, идет в этот тихий час —

К брегам, потопленным шумящими волнами…» (6, 127).

Здесь, как мы видим, образ природы и поэтический образ, разомкнутый в «любовный контекст», соединены воедино, как соединены для героя жизнь и творчество.

Или же Арсеньев вспоминает: «По вечерам в низах сада светила молодая луна, таинственно и осторожно пели соловьи. Анхен садилась ко мне на колени, обнимая меня, и я слышал стук ее сердца, впервые в жизни чувствовал блаженную тяжесть женского тела» (6, 1 15), – и при этом его любовные чувства к Анхен оказываются навсегда смешаны с переживанием смерти Писарева, придающим этим чувствам особую пронзительность и остроту. Сюжет вечного соприсутствия любви и смерти, трагичность и неразрешимость которого действительно возможно преодолеть только в творчестве, в полной мере проверен всей судьбой героя и с особой силой утверждается в финале книги.