Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Типы хама и «интеллигента с надрывом», как они описаны Гинзбург, должны, как представляется, достигать расцвета в иерархических обществах, которым свойственно неравенство, – в таких, как дореволюционная и сталинская Россия. Любопытно, что в случае женщин, чьи характеры она анализирует, Гинзбург находит корни этих типов личности во взаимодействии дореволюционного воспитания (или классовой идентичности) с новыми советскими реалиями. Например, образ хамки как автоконцепция С. обусловлен, по мнению Гинзбург, тем фактом, что С. выросла с (осознанным или бессознательным) ощущением своего права жить припеваючи и ей, казалось, предназначалась судьба «хозяйки жизни», но затем это самоощущение разбилось о суровую реальность, в которой невозможны благополучное замужество и привольная легкая жизнь. С., вопреки традициям, направляет аристократический стиль и дар красноречия в русло хамства, адаптируя свой имидж к обстановке на рабочем месте. На примере С. и других становится ясно, как автоконцепции меняются в биографическом времени, реагируя на внешнее давление – давление истории.

Хотя Гинзбург не намекает на сталинский террор, в ее очерке содержатся туманные отсылки к беспросветной обстановке в обществе: С. видит общественную действительность в черных тонах, поскольку ей не дают вести гедонистическую жизнь: «Оно [мышление] перекладывает вину на обстоятельства и озлобляется на обстоятельства. Гедонистической жизни не может быть, следовательно жизнь ужасна, все обман, лучше бы собственно умереть»[847]. Тот факт, что ее психика была «приспособлена для легкого и веселого прохождения по жизни», лишь яснее высвечивает ее «злобу и мрачность»:

Особенную злобу вызывает у нее вид чужого счастья, вид беспечных и веселящихся людей. Она считает, что это ошибка, недомыслие или вульгарность, дурной тон. Она всем организмом ощущает, что ей должно было бы быть хорошо, что она предназначена и приспособлена к тому, чтобы ей было хорошо. И понять, что ей плохо она может только исходя из того, что всем плохо, что хорошо не может быть принципиально, и люди, воображающие, что им хорошо, глупо заблуждаются или стоят на неком низшем уровне развития[848].

Критические выпады Гинзбург приобретают жутковатый характер, если учесть, что этот очерк она написала в дни сталинского террора. В тот период сестра С. стала жертвой репрессий (ее арестовали 4 февраля 1938 года и казнили 28 июня того же года в Ленинграде); об этом факте, разумеется, нельзя было упоминать даже в записях в стол. И все же, как пишет Гинзбург, хотя мироощущение у С. мрачное, ее «положительное жизнеощущение» и сильная воля найдут «лазейки» (или способы выражения) в трех первичных сферах: сфере «мгновенных удовольствий» (от «высокой музыки» до «хороших чулок или пирожного»), «речевом даровании» (об этой семейной черте обеих сестер Гинзбург много пишет) и ригоризме в трудовой деятельности.

В случае С. мы видим, как хамство может сочетаться с положительной автоконцепцией человека практичного, обаятельного, высказывающего неудобную правду. По наблюдениям Гинзбург, хамство в его советской разновидности может порождаться конфликтом дореволюционного прошлого с мрачным настоящим 1930‐х годов. Во мнении Гинзбург, что Маяковский следовал «романтической модели в хамской ее разновидности», тоже чувствуется ориентированность на прошлое: Гинзбург заключает, что поэт адаптировал старую модель к послереволюционной сфере культуры, которую раздирали битвы между разными течениями.

Проходящие характеры в дни блокады

«Уцелевший дистрофик»