Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Важнейшая часть статьи Гинзбург о Вяземском – то, как она характеризует его промежуточность: «Создать законченные словесные конструкции, не убивая и не пролитературивая факта – в этом пафос „Записных книжек“, и в этом же их основная техническая проблема»[422]. Гинзбург хочет сказать, что Вяземский оставался похвально близок к «факту» и «действительности», избегал «литературности» и «стилизации». Она даже употребляет резкие слова («убить факт»), созвучные идеологии ЛЕФа. И все же она проявляет себя как ученица Тынянова, когда заверяет, что Вяземский трудился над литературным произведением, создавая «законченные литературные конструкции», и «полностью брал на себя ответственность за словесный строй своих записей»[423].

Традиция романтизма восхваляла отрывок за его незаконченность, которая, как утверждалось, парадоксально предвещала существование некоего мистического целого. Гинзбург называет записи Вяземского законченными в том смысле, что они доведены до совершенства как эстетические структуры, а не в том смысле, что они завершены или полны. Задача Гинзбург – отнести записную книжку Вяземского к литературному жанру, который ускользает от обременительных условностей таких устоявшихся жанров, как роман или поэма. Гинзбург также подчеркивает, что у Вяземского был дар писать кратко и остроумно, выбирая слова скрупулезно и скупо. Хотя в качестве составителя книги Гинзбург сохраняет «запись» как композиционную единицу, она все же утверждает, что поэтика Вяземского работает на уровне отдельной фразы (эту особенность она назвала свойством ХХ века)[424]. Для примера она выделяет его «шедевр из четырех слов» – «Баснописец Измайлов – подгулявший Крылов» (две строки анапестом): расшифровке этой фразы Гинзбург посвящает занимающее целую страницу примечание, суть которого в том, что в 20‐е годы ХIX века Александр Измайлов, как считалось, отражал в своей натуралистической прозе грубоватый народный язык (и, обращаясь с читателями запанибратски, шутил, что журнальные номера запаздывают, потому что редактор на праздниках загулял), а Крылов в своих баснях умел «облагораживать» этот простой язык[425].

Благодаря «отрицательному» конструктивному принципу[426] поэтика «законченной словесной конструкции» также позволяет «Старой записной книжке» Вяземского избежать многих литературных ограничений. В своем издании Вяземского Гинзбург следует лишь приблизительной хронологии. Его записи она выстраивает в выбранном ею самой порядке, что порождает ее собственные ритмы и сопоставления. Гинзбург присваивает каждой записи номер, укрепляя границы «словесных конструкций». Она ориентируется на то, что представлялось ей важнейшей новаторской находкой Вяземского, – его решение не группировать записи по их тематике или другим признакам. Как отметил Гэри Сол Морсон, остроумные высказывания требуют элемента неожиданности: их воздействие усиливается, когда они включаются в высказывания иного типа или граничат с такими высказываниями[427]. Гинзбург утверждает: если бы Вяземский сгруппировал записи, принадлежащие к конкретным жанрам, под отдельными заглавиями (например, воспоминания, портреты, афоризмы, собрания высказываний, политические эссе), его труд было бы легко осмыслить в соответствии с уже существовавшими на тот момент моделями. Именно благодаря сознательной несистематичности Вяземского его проза выглядела новаторской даже в литературной обстановке ХХ века. Он писал законченные миниатюры, скомбинированные так, что получилось собрание, отличающееся беспредельным разнообразием.

Исследование записных книжек – темы, имевшей для нее злободневное значение, – Гинзбург продолжила в статье «О записных книжках писателей» (ок. 1930 – 1932), где Вяземский рассматривается в одном ряду с такими писателями, как Андрей Болотов, Александр Пушкин, Антон Чехов, Александр Блок и Василий Розанов: все они практиковали ведение записных книжек, которые служили им либо лабораторией для создания других произведений, либо самостоятельной литературной формой[428]. Хотя эта статья писалась в стол, Гинзбург включила в нее общие места, характерные для тогдашних публикаций по вопросам литературы (правда, обошлась без единого упоминания о марксизме-ленинизме), утверждая, что методы написания записных книжек заслуживают внимания потому, что имеют «интерес не только исторический, но и практический»[429]. Она пишет, что современным писателям следует изучать записные книжки, чтобы учиться «самому принципу обостренного наблюдения мира. Свободному противостоянию материалу, извлекаемому из пролитературенных ассоциаций»[430].