Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни

А дочь маршала Тухачевского здесь получила перед самой пенсией звание старшего зоотехника.

Тут жили бывшие и выжившие священники разных церковных рангов, поэты и художники, переводчики со многих языков, теософы, врачи и монахини.

Когда я впервые приехал в Малоярославец (лет тридцать с небольшим тому назад, и тоже после лагеря и ссылки), то новые знакомые жалели, что я немного опоздал: недавно умер тут один старик, которого соседи звали Робинзоном. Это странное для подмосковного жителя прозвище объяснялось тем, что они с женой разговаривали то на французском, то на английском, а был еще какой-то третий язык, который соседи не распознали. Жили старики огородом, в котором копались с утра до вечера, ни с кем особенно не общаясь. Кто это был, осталось неизвестным…

Осенью город утопал в грязи, зимой – в снегу, но весной цвели тут яблони и вишни, ошеломляюще пахла сирень, жизнь обещала продолжаться и становиться много светлей. Поселенцы жили впроголодь – как и коренные, впрочем, жители города, но это все-таки была свобода. А что в конце сороковых грянут повторные аресты (империя нуждалась в рабах), еще никто себе не представлял.

Так и прокатилась по маленькому городку вся российская история двадцатого века. С радостью написать хочу, что дети этих неправедно обездоленных поселенцев выросли с годами в докторов наук (даже один – академик), известных художников, выдающихся музыкантов и талантливых поэтов. Гены не пропали, а проявились в поросли детей. Напрасно так надеялся усатый палач вывести напрочь российскую интеллигенцию.

Но жила здесь по собственной воле и еще одна семья, которой Малоярославец может справедливо гордиться. Историк Вячеслав Иванович Лобода сразу же по окончании Московского университета сам запросился на Чукотку. Там он работал по школьному делу, там и встретил свою будущую жену. Потом вернулся в Москву. Выросшая семья (две дочери) трудно умещалась в крохотной комнате коммунальной квартиры, и купил он полдома (а точнее – пол-избы) в Малоярославце.

С юности ранней дружил он с Василием Гроссманом, и много-много лет не прекращалась эта дружба. Гроссман часто бывал в их утлом домике и вместе с дочками лепил пельмени. Даже и друзей сюда привозил. Когда в шестидесятом году он закончил свой великий роман «Жизнь и судьба» и вскоре добрались до него чекисты (прямо из журнала «Знамя» передали им рукопись), то все имевшиеся экземпляры романа унесли они с собой.

Однако же совсем не все. Одну копию сохранил поэт Семен Липкин, а другая – с последней авторской правкой – уехала в Малоярославец, к Лободе. Как известно, Гроссман добрался аж до партийного идеолога Суслова, и тот в сердцах сказал ему, что такой антисоветский роман может увидеть свет разве что лет через двести пятьдесят. Ошибся он на двести тридцать лет.

Сперва фотокопию передали на Запад с помощью Войновича, потом сделал такую же академик Сахаров. В восьмидесятом году книгу напечатали в Швейцарии. А спустя еще восемь лет она увидела свет в России. Но были там досадные текстовые прогалы и загадки, только автор уже умер, раздавленный гибелью своего главного детища.

И тут явилась полная копия, которую тридцать лет со страхом и преданностью хранила семья Лободы. То в подполе, то в сарае скрывались эти заветные папки. Стоит ли писать, что это был настоящий гражданский подвиг? Тем более что где-то еще в шестидесятых прочитали они в газете, что на границе был арестован молодой человек с рукописью другой книги Гроссмана («Все течет») и получил за это семь лет тюрьмы.

Однако же еще немного о музее. Дом под него отдали потомки Михаила Шика, ныне только надо восстановить его от последствий пожара. А музей, как каждое благородное начинание, испытывает пока период гонений. И помещения его уже лишали (ныне он в квартире какой-то добросердечной женщины), и фонды, собранные трудом неимоверным, скидывали в подвал, а сейчас, как написала мне верная сподвижница Гришиной, «мы с Галиной Ивановной продолжаем работать нелегально».

Но музей-то будет – просто наверняка. Потому что историю сохраняют энтузиасты. И она ведь сохраняется, заметьте. Но вопреки, а не благодаря.

Тайны знаменитого курорта

В Сочи довелось мне выступать в роскошном Зимнем театре, архитектурном шедевре конца тридцатых годов. Сам лично товарищ Сталин принимал участие в выборе проекта, так он любил Сочи.

Теперь представьте себе прямоугольное здание высотой этажа в три, типа большого кинотеатра на девятьсот – тысячу мест. И попробуйте угадать, сколько колонн (изрядных, на обхват обеими руками) подпирают крышу этого отнюдь не громадного сооружения? Десятку людей задавал я этот вопрос, и, чувствуя закавыку, ответчики неуверенно повышали число колонн, аж называя цифру тридцать, неуверенно при этом улыбаясь.

– Восемьдесят восемь! – отчего-то тоном победительным объявлял я этим людям без воображения, присущего творцам имперского величия.