Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни

Пока спустя сто лет не упал на него взгляд усатого отца народов, палача и строителя (в тиранах это часто сочеталось). Он решил устроить тут российскую Ниццу, всесоюзную здравницу – и началось! Роскошные санатории и дома отдыха росли со скоростью грибов после дождя (простите мне это пошлое сравнение, но лучшего я не нашел в моем убогом словаре).

И украшали все эти сооружения роскошные (да-да, опять роскошные) и широченные каменные лестницы, ведущие к морю, а еще – бесчисленные колоннады, портики и прочие завихрения архитектурной мысли, просто я не знаю их названий.

В центре санатория имени Орджоникидзе (для шахтеров) был сооружен фонтан с танцующими голыми наядами (Эрот там тоже был) – шахтеров неизменно поражало это чудо. И не зря старик Хоттабыч, когда они с Волькой приземлились тут, ошарашенно сказал, что явно во дворец великого султана занесло их. Как тут не вспомнить, что все это великолепие затевалось как раз одновременно с голодомором.

Райское цветение курорта потрясло сердца, умы и души не только слесарей, шахтеров и сталеваров – город почти мгновенно облюбовали люди вовсе иных профессий.

Сюда валом хлынули подпольные дельцы всех мастей, отдыхающие между отсидками воры и грабители, успешливые торговые люди, карточные шулера – каталы, публичные девицы со всей империи – эти вообще огромной массой приезжали, как рыбаки на сезонную путину. Не зря возникла преферансная поговорка об одном-единственном городе огромной страны: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи».

А посреди всего этого криминала и благолепия в самом центре города в маленьком доме-особняке неподвижно лежал в кровати донельзя худой человек в полувоенном френче с приколотым на груди орденом Ленина. Он был почти полностью парализован, ему уже подчинялись только кисти обеих рук. И еще довольно давно он ослеп, но несколько часов в день диктовал (то сестре, то секретарше) свою вторую книгу.

Первая – «Как закалялась сталь» – была с восторгом встречена читателями и только при его жизни переиздавалась пятьдесят раз, общим тиражом в полтора миллиона. Эта книга была о том, что революцию делали чистейшие люди, фанатики переустройства мира ради светлого будущего. Сам он был именно таким. Когда после очерка Михаила Кольцова в газете «Правда» страна узнала, что Николай Островский – это и есть Павка Корчагин, к нему посыпались восторженные письма тысяч читателей и хлынуло множество людей, мечтавших мельком хотя бы посмотреть на человека, ставшего символом великой правоты советской власти. От этой книги хочется стать лучше, чем ты есть, – писали те, кто поражен был мужеством, стойкостью и высокой чистотой помыслов этого удивительного человека.

Книгу его (в первых двух изданиях) кромсало человек десять редакторов. Из-за одной из них мы чуть не лишились фразы, которую потом десятилетиями заучивали наизусть все школьники – помните, конечно: «Жизнь дается человеку один раз. И прожить ее надо так…» – и далее по всем известному тексту. Вместо этого могли бы мы прочитать правку редактора: «Павел стоял, жадно вдыхая хвойный воздух».

Другие выбрасывали целые куски. Островский возражал яростно и непримиримо. В конце концов получился тот канонический вариант, который переведен был на много языков и включен в обязательную школьную программу. В конце восьмидесятых он исчез из нее: слишком уже было очевидно, что пора очарования прошла, и столько стало ясно и известно о советской власти, что смешным анахронизмом выглядела эта книга. Только ведь остался личный подвиг мужества и упрямства. И недаром назвал Островского святым посетивший его француз Андре Жид…

Забавно, что сразу после смерти в его квартиру вторглись хмурые люди, уполномоченные просмотреть писательский архив. Было это в тридцать шестом году. Очевидно, опасались, что при его чистоте и честности он мог продиктовать и что-нибудь о современной ему реальности – ведь радио он слушал ежедневно и разные к нему ходили посетители.

А великий миф, конечно, следовало охранять. Я уверен: ничего найти не удалось. Он ведь был из той породы озаренных, которые, чудом пережив многолетний ад лагерей, оставались ярыми коммунистами.

Сидя за обедом на берегу загадочной теперь горной реки Мзымты, я, признаться честно, думал о совсем другом, печаль меня терзала чисто личная. Ведь столько повидал я и услышал за каких-нибудь всего два дня, а ничего рифмованного в голову мне так и не пришло.

А вот настоящий поэт Андрей Белый – тот какие строчки написал на этом же месте: «…Выугленные каменища тырчатся над зычными дрызгами взбрызганной Мзымты». Вот как надо излагать свои впечатления. Так что со своими убогими я закругляюсь. Спасибо тебе, город Сочи!

Глава славословия

В своей книжке «Вечерний звон» я целую главу пустил под оды, дифирамбы и панегирики друзьям, которых поздравлял на юбилеях. Там же я писал об удовольствии от этих сочинений: пьяное застолье с таким восторгом принимает любой рифмованный текст, что чувствуешь себя творцом шедевра.