Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни

Изумительно красивой оказалась эта сеть огромных пещер. Тысячелетия назад здесь протекал могучий поток, который оставил после себя дно из мелкого галечника и невероятно театральные своды сегодняшних пещер, бывшего своего русла. Бесчисленные вымоины, впадины самых прихотливых очертаний, даже небольшие пещерки – память о смытых рекой породах. И повсюду – узкие удобные кровати для больных (астмой, бронхитом – список весьма велик). По три часа надо сидеть-лежать в чистом подземном воздухе. Большинство пациентов мирно спят в этом уютном подземелье, повадился там спать и я. А так как я во сне храплю неистово, то, едва я засыпал, обитатели нашей пещеры тихо перебирались в соседние. Так, во всяком случае, объясняла мне жена опустелость нашего обиталища.

А еще возле гостиницы был отменный парк из неизвестных мне деревьев. Нет, каштаны я различал по висящим на них плодам и сосну от ели отличаю почти сразу, но тамошние – узнавал не все.

Всего метров через двести – триста от наших целебных подземелий находилась еще одна сеть пещер, и там текла река, где-то впадавшая в городское озеро. Она описывала под землей круг, и по нему можно было прокатиться на лодке. Я, конечно же, туда повлекся.

Лодка оказалась аккуратно склепанным цинковым корытом, к ней вручили мне весло. Я сперва огорчился было видом этой лодки, но быстро понял, что деревянная мгновенно истрепалась бы в щепки, плывя по узкому каналу и непрерывно ударяясь о каменные стены. А когда я с трудом (и восторгом) совершил этот плавательный круг, на берегу меня ожидало приятное происшествие. На пристани стояла очередь желающих прокатиться, и была то – русская группа туристов. Меня узнали, тут же завязалась фотосессия, и первая из окликнувших меня с гордым пафосом произнесла подругам:

– Я знала, что сегодня случится что-то необыкновенное!

Так что семьдесят ступенек наверх я поднимался очень окрыленно.

И после мы вернулись в Будапешт. Я не слишком тяготел к архитектурным красотам города, мне хотелось выкурить сигарету всего в трех местах, и нас с женой туда свозили.

Прежде всего я хотел постоять у дома (хотя дома уже нет), где родился Теодор Герцль. Эта, безусловно, историческая личность вызывала у меня очень странные чувства. До тридцати четырех лет – процветающий и остроумный журналист с высшим юридическим образованием, автор нескольких успешных пьес, убежденный сторонник ассимиляции евреев и растворения их в народах, среди которых они живут.

Потом была идея поголовного их перехода в христианство и запись (кажется, в дневнике): «Идеи в душе моей крались одна за другой».

Еще одна цитата о нем: «В то время, как говорили, будущий вождь сионизма был пижоном, денди с бульвара, обожал слушать оперы Рихарда Вагнера, модно одеваться, сплетничать в кафе и фланировать по проспекту».

Но в тысяча восемьсот девяносто четвертом году, будучи в Париже корреспондентом какой-то газеты, он стал свидетелем дела Дрейфуса. Даже присутствовал на гражданской казни этого облыжно обвиненного офицера-еврея: тогда с него публично сорвали знаки отличия и сломали его шпагу.

Герцль ничего еще не знал о невиновности Дрейфуса, и поразило его другое: толпа народа, кричавшего «Бей евреев!». Вот тут и ощутил он ту жесткую убежденность, за которую впоследствии его прозвали «сумасшедшим мечтателем».

Спустя всего года полтора появилась его знаменитая книжка – «Еврейское государство», сразу переведенная на несколько языков.

А вот история, рассказанная самим Герцлем: он читал эту нетолстую утопию своему близкому другу – тот вдруг заплакал и убежал. А после объяснился, что, собственно, и вспоминал Герцль: «Он подумал, что я сошел с ума, и, как друг, был сильно огорчен моим несчастьем».

С той поры вчерашний журналист и драматург отдался без оглядки идее создания еврейского государства. Он был готов основать его где угодно, совсем не обязательно в Палестине – на Кипре, в Африке, но помешали соратники (их возникло множество). Он принялся убеждать банкиров, он виделся с турецким султаном и немецким кайзером, с министрами Англии и России. Он проявлял вулканическую энергию и чрезвычайное личное обаяние. Ему сочувственно кивали и отвечали уклончиво. Он собрал в Базеле первый Сионистский конгресс (поставив, кстати, непременным условием, чтобы все явились во фраках).

После чего записал в дневнике: «В Базеле я создал еврейское государство». А как его во всем мире поносили раввины разных уровней известности! Ведь все, что он пытался сделать, было прерогативой Мессии – уж не возомнил ли он таковым себя, земного выскочку?

Зачем я это все пишу, я объясню немедленно. Сверхценная идея и маниакальная одержимость ею немедленно вызывают у психологов (и психиатров) настороженное внимание. Таким, очевидно, и казался Теодор Герцль тем сановным и влиятельным лицам, у которых он просил понимания и поддержки. Справедливо отчасти: в то время это выглядело как беспочвенный бред. И мне кажется, что случай Теодора Герцля – это действительно явление высокой и благородной свихнутости сознания.