Проза поэта

Здесь дома, на Дону, изловить не трудно было, а выдать еще легче, ибо донское вольное казачество в обычае установление держало: не выдавать своих, да и никого не выдавать.

И никогда предательства – выдачи – вольный Дон не знал.

Все это на помощь пришло Корнилу Яковлеву, атаману черкасскому, дело предательства задумавшему.

Все давным-давно приготовил Корнило Яковлев.

– Господи, благослови. Господи, благослови, – вздыхала грудь атамана-предателя.

Тенью у ворот сторожил.

Разбитыми, медленными шагами возвращалась Алёна домой.

– Алёнушка, голубушка, – ластился подошедший Корнило, – поди, у муженька была, у Степанушки?

Вздрогнула Алёна, губы закусила, не хотела сказать и не могла других слов придумать:

– Уйди, боюсь я тебя, страшусь…

– Ох, господи, помилуй нас грешных, – вздыхал в черноте Корнило, – давно ли ты, матушка, бояться дядьку родного стала? Да чем я провинился перед тобой, Алёнушка, красавица моя? Али злые люди наветы нашептали? А ты, голубушка, своему родственному сердцу верь. Золотое у тебя сердце, да и у меня не серебряное. Поведай-ко лучше, что Степан тебе говорил, – зачем в Кагальнике сиднем-сидит, будто своей хаты нет, будто жена да ребята не ждут.

– Ой, с чего это взял ты, – завернулась в черную шаль Алёна, – что я от Степана иду…

– Вот, крест святой, сердцем чую, – вползал змеей в душу предатель, – а чую от любви, от забот своих о тебе, матушка. Али не привык я добрых советов давать тебе, али ты не знаешь, что верный, свой я, свой. Ты в бога веришь, а я без молитв не живу – вот перед богом и говорю, что любую мне тайну поведай: не выдам, но совет дам спасительный, помогу тебе умом-разумом. Не слепой я, вижу, что в обиде ты, в кручине от мужа идешь…

Алёна зарыдала:

– Нет у меня мужа… нет… не жена ему… нет…

Корнило вздохнул:

– Ох, господи праведный! И верить нельзя, – ужели от жены отрешился?

– Отрешился… – горевала в слезах Алёна, – ой, беда какая пришла…

– А ты, голубушка, погоди убиваться, – раскидывал умом Корнило, – погоди маяться. Степанушко буйный человек, сама знаешь, – ужо буйность минует, дух смятения успокоится, благодать божья снизойдет, и он, твой муженек преславный, образумится, опомнится, да снова шелковым, заботным станет. Ведь знаю, что любит он тебя, ой, любит и деточек шибко любит. Поди, как ему, сердешному, ребяток увидеть хочется, – вот бы и пришел домой на ребяток поглядеть, дитенки ждут не дождутся.

От блаженных утешений старика отлегло сердце Алёны:

– Поведу их скоро…

– В Кагальник? – ловил предатель врасплох.

– Нет… еще не знаю.

И вдруг как бы спохватилась!

– Еще не знаю… поведу ли.

– Дело твое, голубушка, – направлял на свою черную дорогу Корнило, – как ведаешь – так и поступай. А мой совет послушай: веди скорей ребяток к Степану – скорее он успокоится, образумится. Ой, как на дитенков, на тебя, красавица обиженная, поглядит, – сразу с божьей помощью свое отрешенье забудет, сразу женой-лебедушкой назовет. Да еще, увидишь, прощенья у тебя за обиду молить станет. Помяни слово мое, что я тебе правду говорил. Вот, Алёнушка, приходи с дитенками в монастырь наш, там в субботу всенощная большая, там помолимся о спасении душ наших грешных, там и побеседуем. Запомни, голубушка: в субботу – всенощная. Запомни. Ну, матушка, прощай-ко, иди себе в хату, да хранит вас всех господь многомилостивый.

Согретыми, облегченными шагами ушла Алёна.

– Господи, благослови, – вздохнул Корнило.

Предательство

В субботу колокол монастырский ко всенощной ударил.

– Господи, благослови, – перекрестился предатель, хлопотливо бегая по большому церковному двору, налаживая последние приготовления.

Здесь, в мужском монастыре, что стоял между Черкасском и Кагальником, тайно проживали, под видом монахов, царские стрельцы да сыновья бояр московских.

А в подвале церковном хранилась кованая железная клетка.

В конюшнях монастырских кони ржали.

Оружие в святых кладовых хранилось.

Корнило Яковлев с боярином Родионом Стрешневым, из Москвы от царя присланным, сновали по келиям, проверяя порядок.

Предатель потирал дрожащие холодные руки:

– Ну, боярин, кажись, с божьей помощью, все изготовлено ладно. Блесной засаде у нас без малого сотня скрыта, да полсотни рассыпано следить; а много ли со Стенькой из Кагальника выползут? Я смекаю, что самая малость.

– А ежели много? – опасался Стрешнев.

– Тогда отложим, – тер руки Корнило, – тогда обождем до часа благословенного, на рожон зря не полезем; а то лящей беды столь наживем, что в крови захлебнемся от резни разбойничьей. И так выходит, ежели Стеньку изловим да увезем, – надо будет стрелецким отрядам скорей подступать к Кагальнику и взять воров врасплох.

– Для Кагальника войска хватит, – разглаживал бороду Стрешнев, – лишь бы удалось Стеньку изловить да в Москву доставить. А еще бы господь пособил Ваську Уса, дьявола страшенного, поймать.

Корнило смотрел на паперть: