Проза поэта

Да, из всей дичи с каким-то необъяснимым добрым чувством я всегда относился к косачам и никогда не стрелял их. Даже тяжело было слушать, когда кто-нибудь из охотников говорил иной раз о том, что там-то был убит косач.

Точно тогда говорили мне: там-то был убит твой друг…

О, зато с каким удовольствием всегда я стоял на тяге вальдшнепов. Стоишь, бывало, где-нибудь на опушке или на просеке, ждешь и чутко прислушиваешься, присматриваешься.

Вот-вот, – стучит сердце, – вот-вот…

А на весеннем высоком небе еще горит молодой догорающий вечер. Над дремлющим лесом проносится холодноватый, сырой ветерок.

Ноги начинают уставать и мерзнуть.

Вот-вот… – стучит сердце, – вот-вот…

Чу! Где…

И вдруг послышится циканье и желанное: – Хорр-хорр-хорр…

И все ближе, ближе…

Б-бахх!

Готово. Есть.

Выстрел раздается густо, четко и потом долго гудит по лесу раскатистым эхом.

Снова тишина, снова ожидание.

И часто вот в эти выжидательные промежутки, от выстрела до выстрела, точно светлячки, зажигаются в голове разные короткие весенние думы и быстро исчезают. Вспыхивают новые и опять исчезают.

То мелькнет перед глазами милый образ, то услышишь дорогие тихие слова, то унесешься на минутку мечтами в будущее, то в запахе свежей апрельской земли вдруг сильно почувствуешь новую радость…

Бывало, в этот момент над самой головой как раз хоркал вальдшнеп, а ружье неподвижно оставалось под мышкой и руки в кармане.

Или просто промажешь без досады и сожаления. Так – за здорово живешь.

Росса я на тягу не брал, и потому без него промазывать было не стыдно.

Да и вообще-то – уж признаться разве – при своей некоторой рассеянности и горячности я не скупился на промахи. Но это ничуть не огорчало меня. Напротив: иной раз я искренне говорил своему промаху: так и надо, спасибо.

Да.

Зато прошлой зимой, когда мы, озеренцы, ходили на лыжах на медведя и когда собаки выгнали зверя из берлоги, я сумел показать себя заправским стрелком. И если бы промазал – хха-ха! – вот тогда бы уж не пришлось мне сказать спасибо промаху.

Впрочем, а медведь… Разве он не сказал бы за меня. Ого! Еще как.

Так долго я сидел на пороге землянки, починял свои сапоги и, всматриваясь в них, раздумывал о весенней охоте.

Мне часто снятся легкие, розовые, детские сны.

Я просыпаюсь с улыбкой. Долго не могу оторваться от сна. Нарочно долго не открываю глаз и думаю: где я?

…Неужели опять в волшебном лучистом саду? Кругом огромные цветы красы невиданной, лиственные деревья чуть не до неба и на них множество оранжевых апельсинов, а душистый воздух весь пронизан золотыми блестками…

Да. Часто снятся мне легкие, розовые, детские сны, и счастье не покидает меня.

Я решительно доволен всем и безоблачно спокоен.

Прекрасно.

Сегодня ранехонько меня разбудили птицы звонким, предсолнечным ликованием.

Я вышел из землянки и отправился побродить по мокрой траве.

Заря разгорелась ярко и широко.

Радостный румянец охватил полнеба, игриво отражаясь на редеющих туманах.

Хорошо было останавливаться в высоких кустах и сквозь ветви смотреть на розовое играющее небо. Хорошо умываться росой. Хорошо набирать полную грудь свежего, душистого утра, хорошо пьянеть от чистой безотчетной радости.

Так я бродил до солнца, а на восходе потом долго лежал на мягкой росистой лесной полянке, бездумно поглядывал вокруг и слушал птиц.

На верхушке ели, на солнечном пригреве сидел дрозд и кричал:

– Чу-чи!.. Чур-чух!.. Чию-чу!.. Трчи-трчи!.. Ему звонко отвечал товарищ:

– Чух-чиу!.. У-рчи-трчи!.. рчи-чи-ча-ш…

Рядом с елью, в листьях, мне настойчиво слышалось:

– Пциу-пциу-пциу… Чииц-чииц!..

И:

– Циньть-чррр!.. Чииц!.. Пции-пциу-циньц!.. Где-то далеко рлюикал невидимка-жаворонок:

– Рлю-ии-рлю-ии… сюир-сюир… рлю-иль-иль…

На черемухе по быстрым движениям сразу можно было узнать кузнечика-синицу:

– Пинь-пинь, чирт-ри-ю! Пинь-пинь!..

И ответы слышались четко:

– Пинь-пинь! Пинь-пинь!

– Ци-ци-вий! Ци-ци-вий!

Откуда-то из лесу вдруг вырвалось звонкое:

– Уйть! Уйть! Уйть! Исили-исили!

Издалека уже давали знать:

– Уйть-уйть! Исиля-юти! Уйть!

И это далекое «уйть» прилетело совсем близко, вероятно, на помощь: что-нибудь случилось неожиданное.

За пихтой кто-то словно молоточком постукивал:

– Чики-чик! Чики-чик! Чики-чик!

Может быть, поправляли что-нибудь – не видел.

Фу, черт. Как драная кошка, замяукала в лесу роньжа:

– Хии-и-ит!.. Мии-и-и!.. Ию-ию!..

Уж наверно, испугала ее белка или просто подрались между собой.

Где-то, кажется, на рябине, нежно, красиво лилось:

– Виить-ии-вийть… ция-ци… тилль…

И так же ласково слышался ответ:

– Ию-тилль-ию! Вийть-ию-вийть!

И так неудержимо хотелось самому вмешаться в этот дивный лепет.

Вот целая компания весело перекликается.

– Тлкж-лю! Тлюк-лю! Циль-циль… Лю!..

– Циль-циль! Тлюк-лю! Лю-лю!

– Циль-циль-лю! Лю!.. Тлюк-лю! Цилль!

И еще долго я прислушивался к приветным знакомым голосам, и было радостно различать их по песням, и было приятно знать, с каких любимых слов начинали петь скромные малиновки или маленькие чижики, певчие дрозды или любимки-синицы, красавцы щеглы или небесные жаворонки, сизые скворушки или крестоносые клесты… О, да разве можно всех перечислить!