Проза поэта

Эй, берегись, кому жить хочется!

И сильно полил густой, крупный дождь.

Потом снова блеснул изломанный огонь молнии и снова тарарахнул гром, почти около меня.

В этот момент я услышал треск и заметил, что недалеко, влево на открытом месте, вспыхнуло высокое, сухое дерево. Но дождь еще более усилился, полил дробнее, гуще и затушил огонь.

В воздухе стоял несмолкаемый гул:

– Гурр-урр-урр-рр!

Росс тихонько выл и вздрагивал при каждой молнии.

Мы промокли до последней косточки.

Гроза то ослабевала, то усиливалась еще яростнее. Гром с чудовищной силой ударялся о землю, далеко раскатываясь. Земля дрожала.

А я стоял без шапки, с открытой грудью, с засученными рукавами и улыбался: я думал о розовом, солнечном утре.

Росс выл.

Наконец, когда гроза чуть стала смолкать, мы приободрились и тронулись домой – что делать! – по прежней дороге.

Росс указывал дорогу, и мы колесили без конца. Брели упорно. Раздвигали ветви и осыпали себя крупными брызгами-водинками.

Лапти еще чаще срывались с мокрых мшистых кочек в воду и вязли.

Вернулись домой уже к ночи.

Иоиль радостно встретил нас с громадным костром.

Еще издали я кричал:

– Эй, Иоиль, спроси у моих лаптей, как им досталось от кочек.

Мы с Россом обезножели. Ухх!

Поспели грибы.

В воскресенье я взял наберушку и поплелся в березник за белыми грибами. Там их водится много.

Иоиль, Пич и Росс остались в землянке домовничать: сейчас жара, и я их понимаю.

В березник меня понесло по ближайшей тропинке через ключевое болотце, и я, понятно, весь вымок.

Зато спугнул два выводка рябков. Только фыркнули: фуррр… и спрятались.

Ну, прекрасно.

В березнике я живо нарезал полнехонькую наберушку белых грибов, несколько синявочек и из милости взял два подосиновичка.

На душе было светло, весело. Я принимался свистать на разные лады и бродил бесцельно, пока наконец не натолкнулся на тенистую полянку, возле которой пробегал, серебрясь на солнце, журчеек.

Ото! Тут кто-то был. Кто? Конечно, крестьянин.

Около журчейка лежал черпак, красиво сделанный из бересты.

И ясно представились заботливые руки крестьянина, его добрая улыбка, с которой он, напившись, клал черпак на полянку для всякого, кому он мог понадобиться.

Как это хорошо.

Я с благоговением взял черпак и гордо крикнул:

– За здоровье крестьянина! – и выпил черпак студеной, ключевой водицы.

Потом улегся на полянку и долго еще думал о крестьянине и черпаке из бересты.

Где-то высоко над головой свистела пташка, а внизу с ветки на ветку перепрыгивали синички-московки или, по-нашему, слепыши, отыскивая под листками червячков, букашек, и тихо разговаривали между собой о своих синичьих делах:

– Синь-синь-синь-синь…

Страда кончилась. Слава Земле!

О, как давно я не брался за свои записки: все было недосуг.

Лишь изредка я забегал навестить землянку и Пича, а все остальное время пропадал в полях у наших крестьян.

Потрудиться пришлось здорово. Хорошо.

Работа на полях кипела быстро и весело. Со всех сторон неслись голоса, звонкие песни, смех.

Кругом пестрели ярко-красные, розовые, пунцовые бабы, девки, синели синехребтые мужики, копошились пестроцветные ребята.

У всякого перед носом было любимое дело, свое собственное, родное дело.

Частенько я отрывался на секунду от работы и смотрел на золотое приволье, на деревню, на трудящихся и, глубоко вздыхая, не считал себя достойным даже завидовать этим счастливцам…

Только крепко, с какой-то далекой надеждой, снова сжимал в руке свой серп, захватывал другой рукой стройную рожь и быстро сносил ее.

Снопы связывал туго-туго.

Домой я должен был бы возвратиться несколько раньше, но из Заречной пришел крестьянин Ефим и утащил меня на зеречные поля, на небольшую помочь – нужно было пособить сжать рожь одному старику.

Третьеводни я вернулся, а сегодня вечером ходил на охоту и принес пару рябчиков.

Боже мой, как незаметно летит время: вчера на охоте мне на плечо упал желтый листик. Я чуточку вздрогнул, остановился, осмотрелся кругом и сразу понял и почувствовал, что уже пришла первая осень. Да.

И не слыхать пения птиц.

Однако мне ничуть не было больно.

Да, я любил лето, но я любил и осень.

Осенью было много охоты, и, главное, мне нравились осенние золотые одежды, которые спадывали, и та, какая-то особенная, высокая-высокая, безвоздушная прозрачность воздуха.

Кроме того, мне нравилось ходить по земле, усыпанной желтыми листьями и красными – они так приятно пахли осенней землей и мягко шуршали под ногами.

Я принес вчера также массу красной рябины Пичу и себе, – любим ее одинаково. Пич страшно обрадовался рябине и с усердием принялся за нее.

Я насбирал немного и брусники бело-алой, и фиолетовой черники.

Завтра прибежит Иоиль, – вот уж посбирает ягод, грибов – только ешь на здоровье.

В заречных лесосеках еще есть много малины – он побывает и там.

Утром сегодня я поставил в узинах речки три морды и потом спустился с удилишками на плотике, до омута.

Клев был плохой. Выудил одного только хорошего красноперого окуня да толстомордого язька, а остальное – незрящая мелочь.

Морды не смотрел – повременю еще.