проза. жизни

Est optima magistra

Они все-таки пришли обе. Искушенность и Опытность. «С днем рождения!» — сказала Искушенность. «Хэппи бездей тебе...» — сказала Опытность. Они прошли в комнату. Сели за стол. Выпили вина. Опытность цокнула языком. Искушенность поморщилась.

«А где же гости?» — спросила Опытность. «Ну их, гостей, — сказала Искушенность, — опротивели стада людей. Вот, что я хочу подарить тебе, деточка...» Искушенность вынула из узкой соломенной сумки зеленый шелковый шарф и через стол бросила мне на колени. Во всем жесте просквозила лениво спрятанная интимность. Шарф пах ее духами.

Опытность рассмеялась, схватила зеленый шарф, махом завязала мне глаза. «Мы будем играть в жмурки. Что поймаешь, то — твое. Вот мой тебе подарок». Я вздрогнула, представляя.

Они будто плавали по комнате. Изредка пересмеиваясь. Тихий голос Искушенности звал меня по имени. Откуда-то ниоткуда. Опытность шептала что-то в самое ухо, я резко оборачивалась, но в пальцах оставался воздушный отпечаток ее подола. Потом, все также вальсируя вокруг меня, они начали разговор.

 — У нее так мало книг... — сказала Искушенность.

 — Кто знает, что из всего этого получится? — отозвалась Опытность.  — Да-да. Мало книг и много листов. Она воображает себя писателем. Как это тривиально.

 — Ко всему прочему, писателем. Ты знаешь, кем только она себя не воображает.

 — А стоит ли овчинка выделки? Она напускает в ванную белой пены и хочет казаться жемчужиной, но ныряльщики не обращают внимания на фальшивый жемчуг.

 — Тогда она представит себе ныряльщиков, а после попадет на шею к выдуманной красотке.

 — И что тогда ее жизнь? Греза.

 — Но ты куришь гашиш, чтобы грезить. И держишь в перчатке кнут разжигать уставшие чувства.

 — Я всегда чувствую сладкий запах марихуаны, и от ударов плетки на теле остаются отметины. Моя жизнь реальна. А то, чем живет она наворовано из прочитанных в детстве книг о пиратах.

Их голоса звучали усыпляюще-успокаивающе. Я подумала, что хочу непременно поймать обеих. Постаревшую Искушенность в дымчато-сером платье, в шелестящих кольцах. Опытность с шальным взглядом и сильными спортивными ногами.

 — Ты превращаешь жизнь в пасьянс, стараешься каждый раз разложить его по-новому. Она же никогда не заставит себя взяться за карты. Даже в поезде, — Опытность задела рукой абажур. Что-то пискнуло, и темнота стала извне.

 — Но что тогда тренирует ее ум, кроме собственных фантазий и фимиама, курящегося из губ подруг?

 — Ничего. Ровным счетом ничего. По крайней мере, не чужие мысли и слова.

— О! Ты ошибаешься, Опытность, — Искушенность зевнула. — Если не чужие мысли, то чужие чувства — точно. Хочешь, поспорим, и я докажу тебе это.

 — Давай спорить. А ставкой...

 — Хорошо. Он тебе всегда нравился.

Я почувствовала, как Искушенность подошла ко мне со спины и развязала зеленый узел. Ее руки едва коснулись моего затылка. Этого было достаточно.

Комната стала расти, на глазах превращаясь в душную, черную с позолотой залу. Вспотевшие воском канделябры поддерживали свечи с упругими животами. Медные курильницы в углах воровали воздух. Рыжеобнаженная Искушенность полулежала на канапе и курила длинную тонкую трубку. Она поманила меня пальцем. Я шагнула к ней. Как в кино

Клацнул замок. Моя комната и стол с нетронутым тортом смотрели на дверь. На лестничной площадке уже никого не было. Лифт падал вниз. Я высунулась в окно и увидела обеих. Они шли, придерживая друг друга под руку. Опытность помахивала зеленым шарфом. Смешные старушки.

Двенадцать завтраков с Мефистофелем

 1.

 — Правду ли говорят, мессир, что когда-то все люди были андрогинны, а Бог разделил людей надвое. И вот мы бродим по Вселенной, разыскивая причитающуюся половинку?

 — Абсолютно верно, — Мефистофель входил в столовую, вытирая руки полотенцем. На нем был полосатый отцовский халат и мои носки.

 — Интересно, возможно ли мне найти свою половинку. Кто он? Какой он? Должно быть, он мне роднее, чем все сестры и братья?

 — Так-с, сейчас посмотрим, — он извлек из кармана черный электронный блокнотик, пробежал пальцами по кнопкам. — Лючано Поричелло, вонючий ланцерони, бродяга и педераст, умер в 1863 году, обожравшись пармской ветчины. Краденой, между прочим, ветчины. Наверное, тоже мечтал найти alter ego. Хочешь, я приготовлю на завтрак зеленый салат, а ты бы пока сбегала в булочную?

2.

 — Странное ты существо, моя девочка, — Мефистофель ковырнул вилкой ломтик «Рокфора», — тратишься на этот плесневелый сыр, но брезгуешь брынзой. Платишь продажным женщинам, но чураешься ласок Возлюбленной. Куришь опиум в притонах, но чистый деревенский воздух вызывает у тебя асфиксии. Свою жизнь ты тратишь на умирание. Странное ты существо...

 — Но, быть может, в отличие от остальных, мне хотя бы умереть удастся наоборот...

 — Кого ты пытаешься обмануть? — он вкрадчиво расхохотался и потрепал меня по щеке.

3.

Мы завтракали мороженым с орехами и шоколадом. Мы пили ситро. Мы читали вслух. Мы смеялись. Было редкостно покойно и празднично.