Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Шувалов лично представил свое предложение в Сенате 24 марта 1754 года, и сенаторы постановили подробно рассмотреть его позднее, в полном собрании этого органа751. Но, насколько можно судить, обсуждение это так и не состоялось и практических последствий предложение не имело. Данный эпизод, однако, приходится как раз на те месяцы, когда Шувалов активно работал над конструированием своего образа как знатока военного дела. И в самом деле, следующее свое предложение на эту тему, «Проект об учреждении при шляхетном кадетском корпусе военного депортамента для обучения офицеров военному искусству», он представляет в октябре 1755 года, как раз незадолго до декабрьского обращения генералитета с предложением назначить Шувалова главой артиллерии752. Как видно уже из заголовка, данный документ развивает идеи, изложенные в предыдущем предложении графа753. На этот раз необходимость риторически усилить свое предложение подталкивает Шувалова к критике Кадетского корпуса, который, как теперь выясняется, неспособен производить «великих людей в военном деле». В этом предложении мы находим также гораздо больше организационной конкретики: подробно расписываются процедуры приема и выпуска из нового «депортамента», обязанности его директора и других должностных лиц, программа обучения. Здесь же предлагается и штат «депортамента», который должен был насчитывать 100 слушателей и 18 человек офицеров-преподавателей, гражданских учителей и низших служителей с годовой сметой в 12 000 рублей. Проработка этих организационных деталей позволяет автору позиционировать себя еще и как влиятельного патрона, поскольку здесь же он предлагает конкретных кандидатов для замещения должностей в новой школе. Наконец, тексту предпослана преамбула, посвященная конструированию соответствующего образа самого автора. Преамбула напоминает читателю о той настойчивости, с которой Шувалов стремился «познавать недостатки» в «государственных материях», а познав эти недостатки и их причины, «изобретать чем что к совершенству ближе привести». Написанный от первого лица текст испещрен самоуверенным «я» и «мне», и автор не упускает случая напомнить, что государыня недавно соизволила оказать ему милость: «случай додал по причине определения меня по Высочайшему соизволению <…> к армии войти в военные материи».

Заняв, наконец, пост генерал-фельдцейхмейстера, Шувалов, судя по всему, временно потерял интерес к вопросам военного образования. Сама императрица никаких действий в связи с предложением 1755 года не предприняла, не видим мы и следов дальнейшего лоббирования со стороны графа: его внимание было теперь поглощено Обсервационным корпусом. Однако как только этот корпус отправился на фронт в апреле 1758 года, Шувалов представил новое предложение по вопросу подготовки офицеров. На этот раз граф вел речь не о реформе Сухопутного шляхетного кадетского корпуса (который находился, в конце концов, за пределами контролируемой генерал-фельдцехмейстером административной сферы), но о создании совершенно нового учебного заведения, Артиллерийского и Инженерного кадетского корпуса, путем объединения уже существовавших при артиллерийском ведомстве специализированных школ754. В обращенном к императрице относительно пространном введении расписываются многочисленные достижения Шувалова во главе артиллерии и практические уроки, вынесенные им из недавнего опыта формирования Обсервационного корпуса. Обращаясь собственно к сути своего предложения, автор подчеркивал несовершенство имеющихся технических школ, их «ограниченное <…> учреждение», что бы это ни значило, и недостаток в них квалифицированных преподавателей. В чем именно заключались преимущества кадетского корпуса как модели организации школы, Шувалов не объясняет, однако указывает на важность теоретической составляющей обучения. Он расписывает, например, как опасно устраивать фейерверки, не освоив должным образом химию, оптику, архитектуру и «аэрометрию» (науку «познавать свойство воздуха»), то есть все те теоретические основания, благодаря которым устроение фейерверков и могло считаться благородным «искусством», а не просто ремесленным «рукоделием».