Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

Даже после появления царского указа школьное дело продвигалось не споро. Хотя уже 29 февраля 1701 года иезуит Франциск Эмилиан сообщал в своем донесении из Москвы, что царь «выстроил гимназию для обучения морскому делу, в которой англичане обучают сто тридцать русских»198, жалованье ученикам Оружейная палата начала выплачивать только с 30 июня 1701 года, причем в 1701 году его получали лишь семь человек199. Кроме того, указ помещал школу в Замоскворечье, в Кадашах, в бывших мастерских палатах – и учителя несколько раз обращались с челобитными, указывая, что здание это не подходит для преподавания. Помимо разных бытовых неудобств (двор был слишком темен, не имел достаточно хозяйственных помещений и погребов, наконец, из Замоскворечья учителям далеко было ходить в церковь), здание не годилось и тем, что в силу низинного расположения с его крыши невозможно было увидеть горизонт, а значит, и показывать ученикам, как делать необходимые для навигатора астрономические наблюдения. Кроме того, британцы ссылались и на удаленность предложенного им помещения от обычных царских маршрутов, что делало маловероятным посещение школы Петром или царевичем – а Фархварсон и его товарищи прямо надеялись на подобное проявление монаршего внимания к их предприятию200. Доводы учителей были услышаны только в июле, когда школе передали Сухареву башню «со всяким палатным строением и с принадлежащей к ней землею», где она и размещалась вплоть до своей ликвидации в 1752 году201. Кажется, это единственный случай, когда нам точно известно о личной реакции Петра на поступающие из Навигацкой школы запросы. Характерно, что государь не стал решать этот вопрос сам, а оставил его на усмотрение Ф. А. Головина – причем даже не отписал Головину прямо, а передал ответ через Ф. М. Апраксина: «О математиках, кои на Москве, изволишь учинить по сваему расмотрению»202.

Итак, хотя Петр лично инициировал привлечение учителей, нанятые им математики всерьез занялись делом лишь спустя почти три года после своего приезда в Россию. Найти в этот период какие-то проявления интереса со стороны царя к Фархварсону и его товарищам не удается: в известных нам документах не встречаются ни обсуждения будущей школы, ни даже просто упоминания британских учителей. Не было в этот период поручено «ведать» школу и кому-то из вельмож203.

Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Время было непростое: на вторую половину 1698 года выпал стрелецкий розыск, на 1699–1700 годы – переговоры о мире с Турцией, первая волна административных реформ, объявление войны шведам и нарвская катастрофа. Большую часть этого времени государь провел вне Москвы, и подобное невнимание к приглашенному эксперту и порученному ему делу следует признать вполне обычным для Петра, особенно в тот период. Показателен пример британского же инженера Джона Перри, нанятого одновременно с Фархварсоном для достройки канала между Волгой и Доном и брошенного в итоге на милость царских сановников, воспринимавших иноземца как докучливого конкурента в борьбе за ресурсы и монаршую благосклонность204. Кроме того, это были и годы быстрых и не слишком системных изменений в структуре государственного управления, когда новые правительственные органы и новые каналы администрирования возникали рядом со старыми – и рядом с многочисленными разовыми проектами; сферы ответственности и отношения соподчиненности были размытыми; множество инициатив было замкнуто лично на Петра, а механизмов межведомственного взаимодействия и последовательного контроля за выполнением поручений не существовало. Единственной гарантией успешного продвижения дела была личная заинтересованность в нем того или иного высокопоставленного администратора.

Вопрос, таким образом, состоит не в том, почему школа открылась лишь через два с лишним года после приезда британцев в Россию и почему Петр уделял ей так мало внимания, а наоборот – как ее вообще удалось открыть в таких условиях? Для понимания судьбы школы важно, что Фархварсон и его коллеги с самого начала привлекли внимание предприимчивых игроков с придворными связями. Одним из них был переводчик Кревет, который не только приютил британцев у себя в «палатчонке», но и, как следует из более позднего письма Петру от Курбатова, отвечал за организацию преподавания205. Надо сказать, что Андрей Юрьевич Кревет, или Кревт (Henry Krevet, ум. 1719), был не просто рядовым приказным толмачом, но давним личным приятелем самого Петра. Поступив на государеву службу еще в 1649 году, Кревет начиная с 1688 года выполняет различные поручения молодого царя, заказывает для него в Немецкой слободе и за границей предметы одежды, всякие диковинки и инструменты206. Переводчик попадает в ближний круг государя в его кукуйский период: князь Борис Иванович Куракин уверял даже, что якобы от Кревета и переняли Петр и его окружение моду на камзолы, кортики с портупеями и «шапочки аглинския»207.