Прозрачные крылья стрекозы

Они встречались на прогулке, но у каждого отделения была своя территория, ограниченная металлической сеткой, как в зоопарке. И они могли лишь говорить, а еще он целовал Сашины ледяные тоненькие пальцы, которые она пыталась просунуть через ячейки решетки, чтобы дотронуться до его лица.

Он первый заметил Сашу, и даже не весь ее облик, а тревогу и одиночество в огромных глазах, цвета перезрелой вишни. Он был здесь не в первый раз, и поступил уже достаточно давно, но ни разу не обращал внимания на женщин. Он вообще мало, на что обращал внимание. Раньше это были книги, шахматы, математика, а сейчас он чувствовал, как угасают последние интересы. Нельзя сказать, чтобы это приносило ему огорчение. Скорее озадачивало. И он разматывал бесконечный спутанный клубок своих мыслей, что вдруг обрывались, исчезая вовсе, или начинали мчаться галопом, да так, что не успеть схватить последнюю за хвост; то звучали вслух, то шепотом, то оглушающим басом, или текли одна параллельно другой, и каждая о своем, о разном. И этими неиссякаемыми мыслями о мыслях он занимал весь свой бесконечный досуг, пока не появилась она, девочка растрепанный воробей, с измученными взрослыми глазами.

О чем они могли говорить, неизвестно, но он доказывал что-то пылко, а Саша только чуточку улыбалась, будто слушая сказку, или вымысел неразумного ребенка, но в глазах ее теплилась такая чудесная нежность, что не надо было никаких слов. Его, кстати, тоже звали Александр, и в этих именах, звучащих в унисон, была своя трогательная музыка.

…Он уговаривал ее навсегда остаться вдвоем, а если их безумие помешает течению счастья, то уйти из жизни вместе, а там, быть может, их приютит Луна.

Персонал давно обратил внимание на этот роман, однако Елизавета Дмитриевна категорически запретила вмешиваться. Няньки только пожали плечами. Потому, не стесненные никакими помехами встречались Саша и Александр, и жизнь их текла от прогулки к прогулке. И он любовался перезрелыми вишнями ее печально-счастливых глаз, а она, кончиками пальцев легко дотрагивалась до его небритой впалой щеки, или острой скулы.

В апреле Саша заболела. Это был какой-то банальный вирус, или ангина, или что-то еще совершенно несущественное по сравнению с тем, что им пришлось расстаться. Саша еще не знала, что днями он должен был уйти домой. Она будто застыла возле зарешеченного окна, но не могла разглядеть ничего, кроме собственного отражения. А когда вечером чьи-то жесткие руки отводили ее к умывальнику и укладывали в постель, она таилась и ждала, пока утихнут звуки, чтобы подойти к окну и глядеть на Луну. Тихонько, вместе с ним.

… Назавтра его отпустили домой. Подпрыгивающей походкой, в кургузых школьных брючках и нелепой лыжной шапке он шел вдоль больничного двора в сопровождении старенькой мамы. Шел и поминутно оглядывался на окна женского корпуса. Саша беспокойно думал о том, что не знает ни телефона, ни адреса, и вообще никаких координат своей возлюбленной, а потом внутренний голос успокоил его: «Мол, ничего и не надо. Достаточно ее прикосновений, немного горького дыхания и памяти, что навсегда сохранит глаза, цвета перезрелой вишни. Так они состарятся вместе, не зная горести, лишений и невзгод. Так, наверно, будет лучше всего…»

А весенний дождь, размывал его следы, которые и без того невозможно было разглядеть сквозь мутные стекла третьего этажа…

…Васенька, исполняющий шпионскую миссию вел с Елизаветой Дмитриевной долгие разговоры.

– Что это, Лизавета Дмитриевна, с вами творится. Вы ведь после своей этой болезни, словно сама не своя, все уж об этом только и говорят, – говорил он подхихикивая. – И дело даже не в том, что домой вы теперь летите, очертя голову и шашни между больными поощряете. У вас, говоря нашим языком, психостатус изменился – вот что.

Слушая всю эту белиберду Лиза только улыбалась, да нетерпеливо поглядывала на часы – рабочий день уже закончился и надо было спешить к нему. Да и потом, говорить о собственных переменах она могла лишь с Иваном, но и то не стремилась, потому что с детства была приучена к тому, что выворачивать свою душу перед посторонними – неприлично. Васенька же все вился и вился вокруг нее блеклым вьюном. Взгляд его был быстр, а сладкая улыбка казалась Лизе гаденькой.

– Вы в какую сторону спешите, Лизавета Дмитриевна? – вкрадчиво спрашивал доктор.

– Тут, Васенька, одна сторона – по парку до электрички и в Москву, – нетерпеливо отвечала Лиза, подозревая, что вслед за этим вопросом, последует предложение ехать вместе. «Боже, мой! Как же он мне надоел. Такой противный» – думала она. Глядя на Васеньку, ей казалось, что внутри у него вместо нормального человеческого скелета – склизкие рыбьи хрящи.

– Тогда никуда от меня не денетесь, пойдем вместе, – похохатывал доктор, – уже не погнушайтесь, составьте компанию одинокому человеку.

Всю дорогу до самой Москвы у Васеньки буквально рот не закрывался. Его вдруг пробило на откровения.