Прозрачные крылья стрекозы

– Вот смотрю я на людей и завидую. Все домой спешат, к женам, к детям. А я ведь, Лизавета Дмитриевна совсем один, – начал доктор. А Лизу почему-то очень коробил его тон – приторный, елейный какой-то, словно все эти слова являются прелюдией к тому, чтобы начать просить милостыню. Васенька же продолжал:

– Прожил всю жизнь с мамой, да такая она у меня была замечательная, что никакая жена с нею бы и близко не сравнилась. А как любила меня – так и не всякая мать умеет. А потом вот взяла и ушла, хотя и обещала что всегда будет рядом. – Доктор чуть не всхлипывал, однако на лице его, продолжала блуждать водянистая улыбка. – Я ведь, Лизавета Дмитриевна, пью-то не от порочности, а от горя и одиночества.

Лиза внимательно слушала, качала головой, а сама дождаться не могла – когда же, наконец, покажется за окном московский вокзал и можно будет разбежаться в разные стороны.

– Что же, Васенька ты не женишься? – спросила она, больше для порядка.

– Да на ком же мне жениться. Где мне встретить порядочную аккуратную женщину – честную и трудолюбивую. Все же норовят урвать кусок пожирнее, мужа с зарплатой… Да еще и ребенка своего на мою площадь приволочь. А еще, Лизавета Дмитриевна, кругом же сплошные неряхи, а меня мама к идеальному порядку приучила. Мне нужно, чтобы в доме – не пылинки, кругом блеск и чистота… Где я, спрашивается такую женщину найду? Вот вы, например, согласились бы за меня пойти?

– Нет, Васенька, я другого человека люблю… И потом я вещи принципиально на место не кладу, а пылесос – мой худший враг. Но ты не отчаивайся, дай, например, объявление в газету, – отвечала Лиза. – Ну, давай подниматься. Приехали…

Вербицкий ожидал ее лежа на диване, страдая от обилия свободного времени и неспособности придумать себе хоть мало-мальски интересное занятие. День- деньской он проводил, листая монографии по психиатрии и раскладывая пасьянсы. Собственное безделье вызывало в нем отвращение. К тому моменту, когда Лиза возвращалась домой, он уже успевал порядком раздражиться и любое слово воспринимал в штыки.

– Знаешь Лиза, я больше не могу существовать за твой счет, – говорил он в который раз. – Поеду завтра в контору, которую я бдительнейшим образом сторожил до больницы. Может, они возьмут меня обратно.

– Нет, Ленечка! Об этом и думать забудь. Это что – работа? Ты не должен думать о деньгах, они у нас есть. Во-первых, те – еще папины сбережения, о которых я тебе рассказывала, а потом нам обещали зарплату поднять. Плюс к тому Иван Павлович прислал мне пациента для работы в частном порядке. Дядя этого мальчика готов хорошо платить. – Лиза говорила быстро, словно опасалась, что Вербицкий сию же минуту возьмет в руки колотушку и приступит к сторожевой работе, столь вредной для его неокрепшей психики. – Ты должен начать писать. Нет, не сейчас, не сию минуту, а когда-нибудь позже. Когда окончательно поправишься. Однако, при упоминании о живописи у Вербицкого сводило скулы…

…В тот вечер буквально все выводило его из себя – каждому знакомо такое состояние. Весь день на улице моросило, потому выйти за сигаретами он поленился, теперь же, когда ближайшая палатка уже закрылась – пачка все-таки опустела и, нужно было идти по сырому ветру до самого метро. Лиза где-то задерживалась, ужина не было, в соседней квартире какая-то бездарь вот уже битый час разучивала на фортепиано нудный этюд, а из кухонного крана капала вода. Монотонный этот «тюк-тюк» казался Вербицкому китайской пыткой, будто какой-то садист стучал маленьким острым молоточком по его обнаженному мозгу. Когда он уже принялся метаться по комнате, возненавидев и цвет стен, и рисунок ковра, в дверь позвонили.

– Добрый вечер, – энергично произнес розовощекий и упитанный человек простодушного вида, – я знаю, вы – Леонид.

Вербицкий скривился. «Если он снова по общественным делам, то я его ударю» – подумалось художнику.

– А я вот хочу угостить вас наливочкой собственного приготовления. Елизавета Дмитриевна дома? – жизнерадостно произнес Анатолий Иванович, доставая из-за спины бутылку с густой жидкостью рубинового цвета.

– Нет, Лиза пока не пришла, но мы можем попробовать этот чудесный продукт и без нее, – интонации Вербицкого изменились до неузнаваемости. Движения его ускорились, глаза заблестели, на лице образовалась гостеприимное выражение. – Проходите, проходите… Где у нас тут рюмочки? А, вот они…

– Вы уж меня, извините. Я только на секундочку, исключительно угостить. У нас в красном уголке ЖЭКа собрание. Так что выпьем в другой раз, а супруге поклон, поклон нижайший… – и гость заспешил прочь.

«Слава богу, что этот идиот ушел, не то слушать мне сейчас про озеленение двора и установку домофонов», – подумалось Вербицкому, но уже без прежнего раздражения. Он налил в рюмку настойки, но потом на минуту замер, перелил жидкость в чашку и добавил из бутылки… После первой порции он почувствовал, что на душе его потеплело, более того где-то внутри проснулась нежность к о всему окружающему и благостная созерцательность. Что бы стабилизировать эффект он добавлял еще и еще, пока настойка не закончилась.