Пруд гиппопотамов

– Надеюсь, вы не считаете меня легкомысленной, миссис Эмерсон. Моё недомогание, пусть даже кратковременное и несущественное, заставило меня понять, что я сбилась с пути. Физическое тело и его атрибуты скорби или тщеславия бессмысленны; я вновь посвятила себя Высшему Пути.

Господь Всемогущий, подумала я. Она почти такая же напыщенная, как Рамзес.

И именно Рамзес разразился в ответ многословной лекцией о системе гегелевской, каббалистической и индуистской мистики. Понятия не имею, откуда он взял эти сведения. Через некоторое время Эмерсон, которому быстро наскучила философия, перевёл разговор на египетскую религию. Мисс Мармадьюк внимала с широко раскрытыми глазами и задавала вопросы прерывающимся от волнения голосом. Только и слышалось: Профессор то, Профессор это, а каково ваше мнение, Профессор?

Будучи мужчиной, Эмерсон отнюдь не возражал против подобного внимания. Только под конец вечера я смогла коснуться более важного предмета – занятий.

– Как только вы скажете, миссис Эмерсон, – последовал немедленный ответ. – Я была готова всё это время...

– Не нужно извиняться, – резко прервала я. – Вы не могли не заболеть, а до этого мы были заняты подготовкой к отъезду. Значит, завтра? Отлично. Французская, английская история – вы можете начать с «Войны Роз»[79], дети уже дошли до неё – и литература.

– Да, миссис Эмерсон. Касательно последней я думала, что поэзия...

– Не поэзия. – Не знаю, что вызвало этот ответ. Возможно, воспоминание о смущающей дискуссии с Рамзесом по поводу некоторых стихов мистера Китса[80]. – Поэзия, – продолжила я, – слишком сильно потрясает юные умы. Я хочу, чтобы вы сосредоточились на забытых шедеврах литературы, созданных женщинами, мисс Мармадьюк – Джейн Остин[81], сёстрами Бронте[82], Джордж Элиот[83] и другими. Я захватила книги с собой.

– Как пожелаете, миссис Эмерсон. Э-э… вам не кажется, что, например, «Грозовой перевал» – слишком сильное потрясение ума для молодой девушки?

Нефрет выразительно взглянула на меня. Она почти не разговаривала весь вечер – верный признак того, что новая наставница отнюдь не пришлась ей по душе.

– Я не предлагала бы изучать его, если бы так считала, – ответила я. – Итак, завтра в восемь.

Всё это время Эмерсон нетерпеливо ёрзал. Он полагал, что я излишне волнуюсь по поводу образования детей, поскольку, по его мнению, единственными предметами, достойными изучения, были египтология и языки, необходимые для занятия этой наукой. Теперь он перестал постукивать ногой и одобрительно посмотрел на меня.

– Восемь часов, а? Да, совершенно верно. Вам лучше пораньше лечь, мисс Мармадьюк, сегодня первый день, как вы встали с постели. Рамзес, Нефрет, уже поздно.

Получив это ободряющее напутствие, остальные удалились, оставив нас, как и предполагал Эмерсон, в покое.

– Мисс Мармадьюк, безусловно, стала совсем другой, Эмерсон.

– А по-моему, ничуть не изменилась, – неопределённо ответил Эмерсон. – Ты говорила с ней о брюках, Пибоди?

– Я имела в виду не её одежду, Эмерсон, а её поведение.

– А-а. Ну, это почти то же самое. Ляжем сегодня пораньше, Пибоди, а?

Позже, когда глубокое дыхание Эмерсона заверило меня, что он надёжно погрузился в объятия Морфея, лунный свет чертил на нашем ложе серебристую дорожку, а робким вздохам ночного ветерка и журчанию воды полагалось навеять мне покой и сон – позже я лежала без сна, размышляя о преображении мисс Мармадьюк или Гертруды, как она попросила меня называть её.

Существовало лишь одно очевидное объяснение улучшения её внешности и манер. Великолепные физические качества и рыцарское поведение Эмерсона (по отношению к дамам) часто побуждали женщин влюбляться в него (и вряд ли стоит упоминать, что безнадёжно). Подобное случалось не впервые.

Я призадумалась и осознала, что это происходило почти каждый год! Юная журналистка; египетская красавица с трагической судьбой, отдавшая жизнь за моего мужа; безумная верховная жрица; немецкая баронесса; и совсем недавно – таинственная женщина по имени Берта, которую Эмерсон считал смертельно опасной и лукавой, как змея. Впрочем, он отрицал, что она была влюблена в него, как тогда, так и впоследствии (либо из-за присущей ему скромности, либо из-за боязни обвинений).

Да, это становилось однообразным. Я надеялась, что мисс Мармадьюк не станет очередной жертвой Эмерсона. Возможно, она являлась чем-то более зловещим. Был ли это пример моей известной способности к предвидению, которая заставила меня видеть её в образе огромной чёрной птицы? Но не вороны и не грача – неизмеримо более крупной и зловещей хищной птицы.

Стервятники слетались.