Пруд гиппопотамов

Зрители рассеялись, когда мы вышли из дома, а затем перегруппировались, отойдя на небольшое расстояние, и неподалёку от нас осталось три человека. Те самые, кого я заметил раньше, и на их лицах явственно читалась угроза. Хамед, раздирая ткань, сжимавшую его горло, с трудом прохрипел:

– Отпусти меня. Отпусти меня, или они...

– О, я думаю, что нет, – улыбнулся Эмерсон, усиливая хватку, так что угроза закончилась сдавленным бульканьем. – Пибоди, твой зонтик, пожалуйста.

Я не понимала, что он имел в виду, но, руководствуясь его словами и жестами, взмахнула орудием, о котором шла речь.

Двое наших противников поспешно отступили, а один – самый крупный и мускулистый – упал на колени.

– Нет! – завизжал он. – Нет, только не это! Ситт Хаким, Эмерсон-эффенди, пожалуйста, прошу, не надо!

Поистине драматическая сцена: трясущийся от страха человек, лицо которого блестит от пота, а руки подняты, как в молитве; благоговейное кольцо наблюдателей; впечатляющая фигура Эмерсона, возвышающаяся над просителем; и жалкий, раболепный, хныкающий пучок тряпок – Хамед. Разве что зонтик вносил некоторый диссонанс. Я стояла неподвижно, разрываясь между удивлением и весельем. Затем Эмерсон сказал:

– Встань, Али Махмуд, и уходи. Пибоди, ты можешь опустить своё… э-э… оружие. Теперь, Хамед, поговорим.

Он усадил старика на камень. Абдулла с ножом в руке зарычал:

– Он по праву мой, Эмерсон. Честь моей семьи...

– Можешь убить его после того, как я закончу допрос, Абдулла, – перебил Эмерсон. – Или нет – как я решу. Хамед, я говорил тебе, что устал от твоей назойливости. Я не часто повторяю предупреждения. Кто тот человек, которого ты послал к нам прошлой ночью? Я тоже хочу немного поболтать с ним.

Глаза Хамеда затравленно перемещались с Эмерсона на меня и Абдуллу. Его не обманывал мягкий тон Эмерсона. В деревнях Египта стало пословицей: «Мягкий голос Отца Проклятий подобен рычанию разъярённого льва».

– Вы не позволите ему убить меня, если я скажу правду? Я старик, старый и сломленный...

– Кто это был? Наверно, один из твоих сыновей. Кто?

Меня не удивила готовность Хамеда сыграть Авраама перед гневным Иеговой-Эмерсоном[138].

– Солиман, – выпалил он. – Но он не причинил вреда. Он не хотел ничего плохого.

Абдулла снова рванулся вперёд:

– Никакого вреда? Юной девушке, деве, ещё не знавшей мужчины, девушке, которая находится под защитой Эмерсона-эффенди и Абдуллы ибн Хасана аль-Ваххаба? Я перерезал бы тебе тощее горло, Хамед, даже если бы ты не пытался напасть на моего внука.

Запавшие глаза Хамеда расширились до такой степени, что я не могла поверить, что это те же самые глаза. Слова посыпались из него, как пули.

– Что ты говоришь? Твои слова безумны! Эмерсон-эффенди… Ситт Хаким… вы же не верите... Если бы я хотел умереть, я бы прыгнул со скал Эль-Дира, и это было бы легче, чем смерть, которую подобный поступок обрушит на мою голову. Вахьат-эн-неби[139], жизнью Пророка клянусь…

– Хм, – задумался Эмерсон. – Знаешь, Хамед, я почти склонен тебе верить. Тогда зачем он туда пошёл?

Его хватка ослабла. Хамед выдохнул и поправил складки ткани вокруг горла. Я разделял мнение Эмерсона, что опровержения, высказанные в испуге, были подлинными, но перерыв дал ему время снова собраться с умом.

Наконец он пробормотал:

– За мальчишкой. Он мой, я хорошо заплатил за него. Это моё право забрать его обратно.

– А Солиман влез не в ту комнату? – услужливо поддакнул Эмерсон, отталкивая рычащего Абдуллу назад.

Хамед не попался на удочку.

– Он не мог пройти через окно вашего сына, там на страже стоял человек. Девушка проснулась, прежде чем он успел покинуть её комнату, и закричала. Солиман молод и глуп; он потерял голову, но хотел лишь заставить её перестать звать на помощь. – И добавил, хитро взглянув на Эмерсона: – Она сильная и храбрая, как пустынная кошка, Отец Проклятий; если бы она не сопротивлялась, Солиман не стал бы... Я отдаю его тебе. Поступай с ним, как знаешь, он заслуживает наказания за свою глупость.

– Благородный жест, – сухо бросил Эмерсон. – Он, вероятно, уже на полпути к Судану. И пусть остаётся там. Какими бы ни были его причины, он осмелился возложить руки на мою дочь. Если я найду его, то убью.

Спокойная определённость этого утверждения была гораздо страшнее яростного крика. Хамед содрогнулся.

– А что касается тебя, – продолжал Эмерсон, – я не могу хладнокровно убить такой жалкий мешок костей, как ты, и не позволю Абдулле сделать это. Я нарушу своё собственное правило и дам тебе второе – и последнее – предупреждение. Если ты или кто-либо, действующий по твоему наущению, снова побеспокоите меня, я разрешу Абдулле продолжить действия, от которых в настоящее время его удерживаю. У него много друзей и родственников, и возможно, они пожелают помочь. Ты понял меня.

– Да, да! – Старик соскочил со своего скалистого сиденья и упал на колени. – Ты милостив, Отец Проклятий; благословение Аллаха да пребудет на тебе.