Пружина для мышеловки

Что мы имеем? В августе семьдесят пятого года к следователю Прокуратуры СССР попадает уголовное дело, которое никак не могло к нему попасть обычным чередом. Спустя меньше года, в июне семьдесят шестого, к другому следователю Прокуратуры СССР попадает другое дело, возбужденное по факту обнаружения трупа девушки, выступавшей свидетелем по первому делу (то есть пока непонятно, убийство это или самоубийство), но и это дело никак не могло туда попасть обычным порядком. Единственное придуманное мной объяснение состоит в том, что в обоих случаях виновным был человек из руководящих верхов, крупный чиновник или кто-то из членов его семьи. Короче – человек, привлекать к ответственности которого ну никак невозможно. Оба дела связаны только одним: именем Елены Васильевны Шляхтиной. И как-то сама собой напрашивается мысль о том, что и человек, которого выводили из-под удара, тоже был в обоих случаях одним и тем же.

Нет, мой здравый смысл на этом месте начал бунтовать. Этого не может быть! Не может! Если в первом случае не без оснований заподозрили такого человека и даже установили его вину, то его должны были немедленно спрятать с глаз долой, закрыть в хитрой больнице и приставить к нему специальную охрану. Ведь понятно же, что он сумасшедший, который будет продолжать убивать детей, если его не остановить. Одно дело – сбил человека со смертельным исходом, раскаивается, испугался и больше так не будет. И совсем другое – псих, маньяк, которого нельзя оставлять без контроля. Его должны были изолировать. Тем более если было принято решение посадить за его преступления первого попавшегося. Где гарантии, что после того, как «пойманный и разоблаченный» псевдоубийца окажется в тюрьме, не появятся новые трупы детей? Нет таких гарантий, если оставить истинного виновника на свободе.

Дураков нет, его, конечно же, закрыли. Но тогда он никак не может быть причастен к смерти Шляхтиной.

Хотя… Тут еще как посмотреть. Предположим, Шляхтину уговорили, или вынудили, или подкупили дать ложные показания против Личко, чтобы быстренько закрыть дело и не портить отчетность. То есть она знает, что давала ложные показания. Она, может быть, и не в курсе, для чего это нужно и кого правоохранительная система кинулась всем скопом спасать от зоны и позора, но зато она очень хорошо знает, кто ей это предложил (заставил, подкупил, вынудил, запугал – перечень глаголов на ваше усмотрение). И что ей с этими знаниями делать? Можно похоронить их в своей душе и присыпать песочком, чтобы не проросли. А можно угрожать разглашением, шантажировать своих нанимателей и требовать всяческих материальных благ в виде денег, работы и жилья. Им это надоедает, и они ее убивают. Во избежание раскапывания неприятных и ненужных деталей о личности Шляхтиной дело передают в Генпрокуратуру, которая «в курсе». Каково?

Нет, не так все банально. Дело тонкое, непростое, и первую попавшуюся девицу с кондитерской фабрики на него не подпишут. Тут нужен человек доверенный и тысячу раз проверенный. А кто проверял Лену Шляхтину? И кто ей доверял? Ответ: те люди, с которыми была связана тайная сторона ее жизни. Той жизни, которой Елена начинала жить, когда брала больничный, переезжала к Майе Истоминой и делала вид, что исправно ходит на работу. Логично? Логично. Но если она была тысячу раз проверена и замешана в каких-то сложных и не подлежащих разглашению делах, то зачем бы она стала вдруг ни с того ни с сего шантажировать тех, кто велел ей дать показания против Личко? Это ее работа, и выполняла она ее до поры до времени вполне исправно. С чего это вдруг ей взбунтоваться? С катушек слетела, отягощенная наследственность дала себя знать? И такое бывает, но ни Истомина, ни соседки Елены по общежитию не припоминают никаких видимых изменений в ее поведении весной и в начале лета семьдесят шестого года, то есть перед самоубийством. Она была такой же, как всегда, и известие о ее добровольной смерти было воспринято ими с изумлением и недоверием. Никаких признаков душевной болезни или нервного расстройства, ну ни малейших!

Какой из этого следует вывод? А очень простой: может быть, Лена Шляхтина и на самом деле покончила с собой, может быть, ее кто-то убил, например, ревнивый любовник или даже те люди, которые «проверяли и доверяли», но совсем за другое, за что-то, никак не связанное с делом Личко. Но поскольку Шляхтина была фигурой, замешанной в тайных делишках, дело о ее смерти на всякий случай отправили повыше, туда, где поспокойнее, с указанием ничего не выяснять, ни в чем не разбираться и быстренько привести все к утрате душевного равновесия и суициду.

Вот теперь сходится.