Пружина для мышеловки

– В наших кругах это дело было громким, – медленно и тщательно выговаривая слова, говорил Царьков. – Ведь это же исключительный случай: в таких тяжких преступлениях оказался виновен сотрудник милиции, да не рядовой, а работник штаба ГУВД города, и не какого-нибудь там заштатного городишки, а столицы нашей Родины. Позор! Помню, Щелоков Николай Анисимович, министр внутренних дел, переживал очень. Очень переживал. Так ему было стыдно! Он тогда издал приказ, чтобы всю службу подбора и расстановки кадров перешерстили сверху донизу, чтобы разработали новые методические рекомендации, поставили дело набора в милиции на научную основу, чтобы такие, как тот маньяк, не попадали на службу. Даже кафедру в Академии специальную создали для разработки научного подхода, вот как!

Когда Семенов заикнулся насчет того, что, мол, Личко не был психически больным, Николай Николаевич сухо ответил:

– Это вопрос не ко мне, а к медикам и к суду. Врачи поставили диагноз, суд на основании этого диагноза признал подсудимого невменяемым. Лично у меня не было оснований не доверять результатам экспертизы. Но я тебе так скажу: даже если они ошиблись с диагнозом, все равно этого типа нужно было признавать больным. Потому что советский милиционер не мог быть преступником, он должен быть защитником и образцом морали и нравственности. В противном случае это оказалось бы мощным ударом по всей нашей идеологии, а этого допускать никак нельзя. Идеологическое оружие самое мощное, это всем известно.

На вопрос о том, почему к нему попало такое «простое» дело о смерти Шляхтиной, Царьков дал вполне внятное объяснение, которое ни мне, ни Семенову в голову почему-то не пришло:

– А что ж ты хочешь? Она была важным свидетелем по делу Личко. И были основания подозревать, что ее убил кто-то из мести за то, что она давала показания против него. Жена, например, или кто-то из родственников или друзей. Мы даже думали, что это мог быть кто-то из сослуживцев Личко. А представь себе, какой скандал мог бы разгореться, если бы это оказалось правдой? Мы получили бы второго милиционера-убийцу! И опять в столице. Соображаешь? Это ж какой был бы удар по престижу всей советской милиции! Поэтому дело сразу же подняли на самый верх во избежание огласки. Я вел дело Личко, я владел материалом, у меня был полный список всех его связей, вот их и нужно было отрабатывать в первую очередь в поисках мстителя. Так что ничего удивительного, что дело о смерти девушки передали именно мне. Ничего там, к счастью, не оказалось, она действительно покончила с собой. Но рисковать нельзя было. Идеология, сам понимаешь.

Валька Семенов не мог бы дать голову на отсечение, что Царьков отвечал на его вопросы радостно и с воодушевлением, но он все-таки отвечал. Однако стоило только заговорить о том, уверен ли был следователь в виновности обвиняемого Олега Личко, старик не на шутку рассердился, обвинил моего друга в неуважении к старым профессионалам и в приверженности выдумкам желтой прессы. От злости ему даже говорить стало труднее.

– Это сегодня вы на каждом шагу сажаете невиновных, вам это раз плюнуть, потому что вы о чести и совести забыли! В наше время такого не было. Знаешь, какой тогда был принцип? Пусть лучше останутся на свободе сто настоящих преступников, чем будет отправлен за решетку хоть один невиновный. Так-то, молодой человек! И не смей даже думать о том, что в наше время могли отдать под суд не того, кто виновен! Такого не было и быть не могло!

После этой гневной тирады Николай Николаевич Царьков велел Вальке Семенову выйти вон и больше не возвращаться. Валя конфликт снять не сумел, нужных слов не нашел, а извиняться он вообще не умеет, характер такой. Так что встреча закончилась, увы, на высокой ноте, которая не звенела, а натужно скрежетала. Жаль, что я только вчера к вечеру сообразил насчет неувязки в сроках передачи в Прокуратуру СССР. Если бы я понял это хотя бы днем раньше и успел поговорить с Валькой, он мог бы задать соответствующий вопрос старику. Интересно, как он объяснил бы сей загадочный факт преждевременной «ударной возгонки» дела явно московского, а не всесоюзного масштаба. Но я опоздал, и все получилось так, как получилось. Теперь, если дело и впрямь не совсем чисто, Царьков успеет предупредить заинтересованных людей, и даже если мы с Семеновым когда-нибудь до них доберемся, у них будут готовы хорошие ответы, крепкие и убедительные. Ах, как жаль! И винить некого, кроме меня самого, тупоумного и медлительного.