Кстати, её нехитрая хитрость сработала: я так и не ушёл из усадьбы, не бросил кашубку одну — «волкам на съедение». Волки — были. Два раза из лесу приходили стаи. Попасть в волка хоть сулицей, хоть стрелой — куда сложнее, чем в человека. Но огорода высокая, главное — держать ворота закрытыми и чистить снег вокруг. А то такие намёты наметает… Фраза из «Обыкновенного чуда»: «Вас пошлют убирать снег в Сибири. Весь» — актуальна и для Среднерусской возвышенности.
Несколько раз видел на реке обозы. Можно было, наверное, напроситься в попутчики. Но… нарваться можно. Что-то мне рассказы Юльки-лекарки вспоминаются. Как она с матушкой своей в Киев шла. Опять же, пример недавнего нашего проводника-«гномика»… Тут, наверняка, и еще такие водятся. «Пуганая ворона куста боится» — русская народная мудрость. «Обжёгшийся на молоке — дует на воду». Молока у нас нет, но я «дую».
Сам-то я рискнул бы. Но тащить зимой в чьих-то дровнях, в неизвестной компании, перепуганную беременную бабу с малым… «Не зная броду — не суйся в воду». Ждём. Когда вода будет.
Бросать полячку… не хотелось. Сказано же нашим народом: «бабе цена грош, да дух от нее хорош».
Рыкса понемногу оживала, что-то шила-штопала в «приданое» будущему младенцу, непрерывно щебетала про своих заборяков. Это такая разновидность кашубов, где Рыксин папа был большим начальником. Потом ему настучали по голове сильно, и сиротка отправилась в прислужницы-наперсницы к Самборине в Гданьск.
— А что у твоей княгини имечко такое… итальянское?
— Чегой-то италиянское?! И вовсе не италиянское, а наше самое исконное кашубское! У неё дед — Самбор. Первый князь Гданьский. А она вся в деда пошла. Только с дыркой. Хи-хи-хи… А раз пошли мы в баню. А я ей говорю: глянь, у тебя возле самого потаённого места, с правой стороны — родинки как крест у схизматов. Это знак: быть тебе замужем за православным. А то если муж католик — как же он туда сунется? Вот и сбылось как я предсказала.
Нарисовавшаяся в воображении цветная картинка группы юных прелестниц в бане, заставила меня приступить к рассказчице с однозначными намерениями. Впрочем, прервать её повествование такой рутинной мелочью было невозможно. Ни мои действия, ни принявший у меня вахту Сухан, не остановили её поток её мемуаров.
«Слепо-глухой буриданов осёл» — вот наиболее точное описание моего тогдашнего состояния. «Буриданов осёл» не мог выбрать между двумя равными охапками сена. И умер от голода.
Мне голод не грозил. Но и «охапок сена» — не видно и не слышно. Всё между ушами: все варианты, все выборы, все цели. Но цели-то недостижимы!
Как жить дальше? Как жить? А жить ли? — Тьфу ты, господи! Экая хрень в голову с тоски лезет!
Два с половиной месяца я пребывал в таком «буридановом» состоянии. Изнурительно. Хочется бежать во все стороны сразу. Поэтому не делается ничего. От чего ещё тоскливее.
Наверное, это было нужно. Организму, молотилке со свалкой. Чтобы улеглось, устаканилось, выкристаллизовалось, перешло в новое качество…
Эти месяцы моя душа, как и положено душе — страдала, а вот я лично — отжимался на кулаках, молотил в войлочную макивару, сгребал снег… Может и до какого-нибудь «рекорда Гиннесса» доотжимался бы, но… В отличие от Буридана, я живу в «Святой Руси». Где бывает весна. И у меня на руках беременная баба. «Умирать да рожать — не погодить» — русская народная мудрость.
Во-от! Вот отчего бедный Буриданов ослик помер: у него бабы не было! А другой осёл — Аппулеев — наоборот, жил и процветал. «Золотым ослом» стал. Потому что у него бабы были!