Прыщ

Аристократы куда более зависимы от «доброго имени» матерей своих, нежели смерды. Ибо смерду происхождение малововажно: был бы человек хороший. Здоровый, работящий, неглупый. Для «вятшего» же утрата родовитости означает потерю всего. Ибо наследование титула и имения идёт здесь по крови отца.

Всякие «похождения матушки» молвою народной распространяются и на будущее («теперя ей только свистни — враз прибежит»), и на прошедшее («она, верно, и прежде тако блудила»). Сиё ставит под сомнение саму законность аристократа. Лишая, в общем убеждении, прав и состояния. Не имея средств подтвердить своё происхождение иначе, чем со слов родительниц своих, здешние вятшие весьма зависят от их доброго поведения и отношения. Ибо могут быть матерями своими унижены чрезвычайно.

Послушав Раду и уяснив себе это, я не единожды использовал сей приём в делах государственных. Вот и Волынских рюриковичей сходно завалил и Русь от усобицы уберёг.

Тихий весенний вечер постепенно переходил в ночь. Резан, дорвавшийся до моих запасов, как вшивый до бани, облизывался и причмокивал. Торга у нас не было, цены не обсуждались — бери всё, что надобно. Единственное — саблю Зуба себе забрал.

Уже в темноте, ещё раз пройдясь по списку, мы закончили и сверили. Тут, как раз, явилась Рада:

— Сделали? Это хорошо. Всё, Резан, иди. Так как с нашим… с уговором? А то мы… не закончили.

Перебрались из заваленных узлами сеней в избу и… И приступили к… к завершению. Уже в конце, удовлетворённо потягиваясь, она вдруг промурлыкала:

— Хорош ты, Ваня. Сладок да страстен. Слушай, а давай я за тебя свою старшенькую выдам. Приданого, правда, покуда нет… Но ей хорошо будет, и тёще… чего-нибудь иной раз… перепадёт. Опять же, остальное майно тащить никуда не надо — я здесь пристрою. А, Ванюшечка?

«За деньги баба продаст любую девку в деревне, сестру, даже и дочь…». Мда… Но есть и встречное: «Гусары денег не берут!».

— А зачем мне такие заботы? Коли скажу — ты сама её сюда приведёшь. Без всякого венчания. И положишь, и подержишь. Да и рядом ляжешь, в очередь побаловаться.

— Что?!!! Ты, хамло плешивое, чего сказал?!

— Того. У нас был уговор: берёте надобное. Я отдал. О цене — у нас договора не было. На выбранное — цена, как на торгу.

— Что?! Ты! Змей сатанинский! Гад ползучий! Да я тебя…!

И она кинулась меня бить. Я как-то даже растерялся от неожиданности, схлопотал плюху по уху. Вот не люблю я этого!

Вообще, женское рукоприкладство в русских семьях — явление довольно распространённое. На некоторые случаи я натыкался уже и в 21 веке. В том числе — по обе стороны Атлантики. Фольк же даёт такое описание общения жены с милым мужем:

   «А я ручку отвела
   По всей харе оплела
   Ой да ну-ка да
   По всей харе оплела».

Беда в том, что я на оплеухи — натаскан «святорусской» жизнью. «Заушенье», пощёчина, подзатыльник — постоянный элемент здешнего существования «детей и юношества». Да и навыки быстрого обездвиживания и обеззвучивания без повреждения — в Пердуновке накатывались. А инструментарий, как показал один из моих походов, у женщин всегда с собой. Через полминуты Рада лежала на постели носом в подушку, с заткнутым собственным платочком ртом и подтянутыми к затылку кистями рук, замотанными ей косами. Замужняя женщина на «Святой Руси» носит две косы — очень удобно.

Лягалась и пиналась она страстно, слов не понимала, ругалась — страшно и обещала… — страшно. Пришлось позвать Сухана:

— Видишь? Вот и давай её. Как тебе привычно, по-даосски. Успокой красавицу до изнеможения.

Сухан не стал чиниться, осмотрел внимательно рвущееся во все стороны мычащее тело, снял сапоги с кафтаном и приступил. К планомерному движению по пути, начертанному древним восточным мудрецом на зелёном буйволе. Помощь моя ему не нужна, процесс закончиться не скоро. Я вышел на крылечко — остыть. За углом мелькнула тень.

— Лазарь? Ты чего там прячешься. Иди сюда, посидим, потолкуем.

Присел рядом, вздохнул тяжко.

— А она… там? Чего с ней?