Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн

Не без смущения, но твердо решившись вести себя по-дворянски во всех отношениях, Тюрлюпэн вошел, рядом с герцогом де Лаваном, в комнату, стены которой были в ошеломляющем изобилии покрыты мифологическими фигурами. Был там и царь Цеорей со своим двором, и морское чудовище, и прикованная к скале Андромеда, и Персей, летящий с облаков для ее спасения. Мраморные изваяния стояли в нишах – влюбленные пары, пастухи и пастушки, обнимавшие друг друга. В кресле полулежала мадемуазель де Лаван, пятнадцатилетнее дитя, худенькое и нежное. Два кавалера, опершись о край стола, стояли перед ней, и у одного из них в руке была итальянская лютня. В глубине комнаты сидел перед камином господин де ла Рош-Пишемэр и мрачно смотрел на тлеющие угли, которые бросали красноватые отблески на желтый атлас его рукавов.

– Клеониса, – сказал герцог де Лаван, – я привел к вам господина де Жослэна, сьёра де Кеткана, дворянина из города Кенпе. Он прибыл в Париж сегодня утром и жаждет с вами познакомиться. Подарите его своей дружбой. Он достоин ее.

– Подойдите ближе, сударь, – сказала девушка, – я рада видеть вас.

С несчетным числом поклонов и сильно размахивая шляпой, вышел Тюрлюпэн на середину комнаты.

– Тирсис! Серила! – обратилась мадемуазель де Лаван к обоим кавалерам. – Предложите же стул господину де Жослэну. Кенпе? Об этом городе мне еще не доводилось слышать. Где лежит Кенпе? Простите мое невежество.

Тюрлюпэн оказался в некотором затруднении, он не знал, лежит ли Кенпе на берегу реки, или в горах, или у моря, об этом ему писец ни слова не сказал. Но он постарался вывернуться, как мог.

– Кенпе, – сказал он, – это очень большой городок, лежащий посреди пейзажа.

– Посреди пейзажа! – воскликнула девушка. – Это хорошо сказано. Право, мне нравится это словцо. Дайте доску, я запишу его. Кенпе лежит посреди пейзажа. Серила, вы слышали?

– По такой остроте сразу видно человека просвещенного, – откликнулся молодой дворянин.

Герцог де Лаван продолжал между тем знакомить Тюрлюпэна с присутствующими:

– Господин де ла Рош-Пишемэр, господин де Гюнольде, господин де Сент-Эньян. Имя господина де Сент-Эньяна вам, вероятно, знакомо. Он сочинил, по правилам Академии, трагедию в стихах, «Дидону», которая была поставлена в Лувре, в прошлом году, в день рождения королевы.

– Ваш покорный слуга, сударь! – сказал Тюрлюпэн с величавой учтивостью, которая вошла у него в привычку при его профессии. Мадемуазель, я весь к вашим услугам. Сударь, я предан вам, как никому.

Он оглянулся и только в этот миг заметил господина де ла Рош-Пишемэра, сидевшего поодаль, перед камином. Этому дворянину он также засвидетельствовал свое почтение.

– Я весьма рад познакомиться с вами, – заверил он его, – мне крайне приятно сказать вам…

Он растерялся и принялся медленно пятиться к двери, потому что узнал в господине де ла Рош-Пишемэре того дворянина, чья лошадь на Красном мосту поразила насмерть калеку-нищего.

– Мне также крайне приятно, – сказал со скучающим видом господин де ла Рош-Пишемэр, не отводя взгляда от пламени в камине.

Это прозвучало успокоительно для Тюрлюпэна. Он легко вздохнул, потому что уже боялся, как бы этот знатный господин не узнал в нем парикмахерского подмастерья, стоявшего на Красном мосту с бритвами и кочаном капусты, в заплатанных башмаках и старом плаще.

– Подсядьте к нам, сударь! – крикнул ему господин де Гюнольде. – Окажите нам эту честь. Тут есть вино, айва и персики в сахаре. Отведайте-ка этого миндального торта.

К Тюрлюпэну вернулось прежнее самообладание, когда он увидел, что господин де ла Рош-Пишемэр не обращает на него внимания, а остальные так любезно принимают его. Писец оказался в самом деле прав: в этом парике и при шпаге Тюрлюпэн совершенно преобразился.

Он поднял свой стакан и осушил его, стоя, за здоровье мадемуазель де Лаван. Только после этого уселся он за стол.

– Клеониса, – сказал герцог с низким поклоном, – я должен просить вас отпустить меня теперь. Вы знаете, обязанности, лежащие на мне в этом доме, лишают меня возможности продлить удовольствие беседы с вами. Господа, я в любое время ваш преданный и покорный слуга.

– Это вино, – объявил Тюрлюпэн, – лучшее, какое я пил в своей жизни.

– Сразу видно знатока, – сказал господин де Гюнольде.

– Клянусь всеми турками и маврами, оно в самом деле превосходно, уверял Тюрлюпэн.

– О, – воскликнула мадемуазель де Лаван. – Пощадите же своих друзей, господин де Жослэн. Оставьте в покое турков и мавров, такими неразумными и грубыми существами не клянутся. Клянутся приятными предметами родственной нам природы: синевой неба, нежным шепотом зефира, плясками ореад, мягко зыблемыми нивами… Продолжайте, Тирсис!

– Желанием, которое будят во мне ваши уста, Клеониса, – заговорил господин де Сент-Эньян, – всеми стонами, которые я посвятил своей любви, океаном, завидующим синеве ваших глаз, пылом страсти, которой я полн…

– Довольно! Молчите, Тирсис! – приказала девушка, с весьма немилостивым выражением лица. – Это было нехорошо. Фи, страсть – это нечто очень некрасивое.

– Это верно, – подтвердил Тюрлюпэн, – от возбуждения делаются прыщи.