Прыжок в ночь

— Выходит, ты еще и трус. У тебя же два пистолета. И кого боишься? Своего, такого же командира, который честно рассказал, кто он, куда и зачем послан, который глубоко сожалеет о совершенной подлости и готов понести за это любое наказание.

— Не развяжу. Иди!

Разведчик побрел в сторону дороги. Савочкин последовал за ним. Из головы не выходили две узенькие щелочки глаз — колючих, неприятных, подсматривающих за ним из-под старой ели, и тот осторожный шаг, сделанный в его сторону. Что означало все это? Случившееся в самолете было понятным: ревность, вызвавшая приступ бешеной злости. А сейчас? Может быть, он не теряет надежды смыться, уйти от ответственности? Или то важное задание штаба фронта не дает ему покоя?

Ни на один из этих вопросов Леонид не находил убедительного ответа. Лес между тем редел, постепенно переходя в кустарник. За ним открывалось ровное белое поле. Лесной массив темнел теперь за поворотом дороги, которую они видели утром. Ее нужно было переходить.

Она была пустынна, но Савочкин, остановив своего пленника в кустах, долго прислушивался и всматривался в темноту. Убедившись, что вокруг тихо, тронул разведчика за плечо:

— Быстро — на ту сторону!

— Опять в снегу барахтаться, — огрызнулся тот. — Пойдем по дороге, все равно на ней никого нет.

— Не будем спорить, капитан, — твердо сказал Леонид.

Перейдя дорогу, они прошли по лесу параллельно ей километра полтора, и это сравнительно небольшое расстояние показало, что пустынность ее обманчива. Со стороны фронта одна за другой промчались две крытые машины, затем несколько бензовозов. К фронту прогромыхала колонна танков, проскрипел полозьями санный обоз.

Ночь выдалась облачной, в лесу стояла темень, и Савочкин, чтобы не закружить, решил не отходить далеко от дороги: рано или поздно она должна была привести их к переднему краю. А идти становилось невмоготу: боль в руке отдавалась во всей левой половине тела, плохо слушались ноги, сохли губы, и Леонид нет-нет да и хватал снег с кустов. По временам ему казалось, что он не идет, а плывет в каком-то полузабытье или полусне, что достаточно споткнуться о пенек или скрытый в снегу корень, чтобы упасть и уже больше не подняться.

Но впереди маячило темное пятно — черная меховая куртка, и он должен был неотступно следовать за ней, до боли в глазах напрягать зрение, чтобы она не ускользнула от него.

Его пленнику было, пожалуй, тяжелее, чем Савочкину. Он шел первым, торил дорогу по снегу, ему приходилось лавировать между кустами и деревьями, не имея возможности коснуться их руками. Так ходят в темноте безрукие люди: малейшая неосторожность, потеря равновесия — и человек тычется носом в землю. Как разведчик, человек более натренированный, более зрелый и сильный, он был выносливее Савочкина, но и на его плечах лежала вторая бессонная ночь, и он устал от скитаний по зимнему лесу, а правая раненая рука тоже, наверное, давала знать о себе. Когда они останавливались, Савочкин слышал его прерывистое дыхание. Приходилось часто помогать ему подниматься, когда он падал, запнувшись за пенек или поскользнувшись на скате овражка.

Слева то затихала, то гудела фронтовая дорога — шли танки, автомашины, тягачи с пушками. Все это двигалось туда, под Москву: враг был остановлен, но не отогнан, и, видимо, собирал силы для нового наступления.

А в тридцати-сорока метрах от этой то затихающей, то громыхающей фронтовой дороги брели два человека. Один в черной меховой куртке со связанными за спиной руками, второй в летном комбинезоне, с пистолетом в руке. За всю ночь они сказали друг другу не более трех десятков слов.

* * *

Утро застало их на опушке леса, под двумя елями. Дальше пути не было. Лесной массив кончился. За небольшой полоской кустарника расстилались поля. Шоссе уходило влево, и там, километрах в пяти, виднелась небольшая деревушка, а за ней — какой-то крупный поселок. За этими населенными пунктами проходил фронт, оттуда доносились глухие раскаты орудийного грома.

Пристроившись за небольшой сосенкой, Савочкин размышлял о том, куда им держать путь в дальнейшем. Обходить эти поселки? Как? Полулежа на поляне, его пленник с нескрываемым презрением наблюдал за ним. Потом он сказал:

— Ладно, следопыт, кончай свои наблюдения. День велик, успеешь еще наглядеться. Я жрать хочу!..

Савочкин молча развязал мешок, достал хлеб, сало, консервы и стал кормить его. Глотнув спирта, разведчик с жадностью набросился на еду. Насытившись, он плюнул и со злостью проговорил:

— Бывают же такие пакости. Никогда не думал, что меня, капитана Красной Армии, разведчика, будет, как ребенка, кормить какой-то щенок...

Савочкин пропустил мимо ушей и это замечание. А тот продолжал:

— На что ты рассчитываешь, лейтенант?

— О чем ты?