Подхватит тут прямой русак.
Да, черта с два! Как бы не так,
Куда приятно и забавно»! (1828)
Выше мы писали, как А.С. Пушкин отсылал читателя своей поэмы к «Станции» Вяземского, используя оттуда строку или выражение. здесь обратная ситуация: рифмовка «славно» – «забавно» позаимствована Вяземским у Пушкина. Но у слова «славно» есть и другое значение – «известно», «хвалимо», «знаменито» (
А у Е.А. Баратынского в стихах Д. Давыдову 1825 г. эпитет «славный» повторяется целых три раза все в том же значении «известно-знаменито»:
«Пока с восторгом я умею
Внимать рассказу славных дел,
Любовью к чести пламенею
И к песням муз не охладел,
Покуда русский я душою,
Забуду ль о счастливом дне,
Когда приятельской рукою
Пожал Давыдов руку мне!
О ты, который в пыл сражений
Полки лихие бурно мчал
И гласом бранных песнопений
Сердца бесстрашных волновал.
Так, так! покуда сердце живо
И трепетать ему не лень,
В воспоминанье горделиво
Хранить я буду оный день!
Клянусь, Давыдов благородный.
Я в том отчизною свободной,
Твоею лирой боевой
И славный год войны народной
В народе славной бородой!»
Очень часто эпитет «славный применяется к воинским подвигам и военным победам. Так, в стихах Г.Р. Державина «На взятие Измаила» эпитет славный (и его вариации) использован пять раз. Трижды его использовал В.А. Жуковский в «Певце во стане русских воинов». Думая про себя, что испытать любовное приключение – славно, граф заранее представляет себе рассказ о своем «подвиге», пусть не военной, но «победе» и «похвальную молву» среди знакомых и друзей, соотносимую с понятием «слава».
Я, кажется, хозяйке мил – в данном случае используется другое значение слова милый – желанный, достойный любви и даже «заставляющий себя любить» (
Глава 15 (Граф Нулин)
(текст)
Несносный жар его объемлет,
Не спится графу – бес не дремлет
И дразнит грешною мечтой
В нем чувства. Пылкий наш герой
Воображает очень живо
Хозяйки взор красноречивый,
Довольно круглый, полный стан,
Приятный голос, прямо женский,
Лица румянец деревенский —
Здоровье краше всех румян.
Он помнит кончик ножки нежной,
Он помнит: точно, точно так,
Она ему рукой небрежной
Пожала руку; он дурак,
Он должен был остаться с нею,
Ловить минутную затею.
Но время не ушло: теперь
Отворена, конечно, дверь —
И тотчас, на плеча накинув
Свой пестрый шелковый халат
И стул в потемках опрокинув,
В надежде сладостных наград,
К Лукреции Тарквиний новый
Отправился, на все готовый.
(комментарий)
Только в этой части, по сути, начинается действие повести. Оно опирается не столько на сюжет малоизвестной поэмы Шекспира, сколько на один фрагмент биографии героя Древнего Рима Луция Юния Брута. Сцена эта представлена в «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарха следующим образом: «Тарквиний Гордый [последний из царей Древнего Рима. –
Традиции античности и, в частности, Древнего Рима играли в культуре Европы ключевую роль, по крайней мере, с XIV века. С началом Великой французской революции символика античного Рима заслонила собой все иные культурные стереотипы. Все сферы человеческой жизни от войны и политики до моды и кулинарии испытали мощнейшее воздействие римской культуры (достаточно вспомнить «воскресшие из небытия» термины «трибун» и «консул», фригийский колпак и тунику в одежде, стиль ампир в архитектуре и дизайне). Изучение латыни в качестве обязательного школьного языка, непременное детское чтение: Плутарх, Тацит и юношеское – Овидий, Апулей; уроки истории – все это, наряду с общей модой на античность, способствовало появлению точных и ясных ориентиров в поведении, обозначаемых, как правило, именами греческих и римских «образцов»: Ликург и Сократ, Цицерон и Цезарь, Нерон и Лукулл. Вот как описывает культурную ситуацию конца XVIII в. С.Н. Глинка: