Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»

«В это время наступил мне одиннадцатый год; узнал я тогда и скалу Трапейскую… и узнал пресловутую Капитолию, представительницу Рима, провозглашенного городом вечным. Узнал сенат римский… ознакомился с летописями римскими и как будто переселился в древний Рим… Не знал я, под каким живу правлением, но знал, что вольность была душой римлян. Не ведал я ничего о состоянии русских крестьян, но читал, что в Риме и диктаторов выбирали от сохи и плуга. Не понимал я различия русских сословий, но знал, что имя римского гражданина стояло почти на чреде полубогов. Исполинский призрак Древнего Рима заслонял от нас родную страну…» (Глинка1996, 68–71 ).

И такое отношение к античности, как эпохе «воспитывающей», эпохе, людям которой следует подражать, сохранилось в России неизменным до середины XIX в. Как пишет об этом А.В. Михайлов:

...

«… античность была далеким прошлым, но лишь чисто хронологически. По существу же, по смыслу античность была всегда рядом, не просто как ценное и дорогое, родное наследие, но и как культурно-жизненная совокупность своих проблем, не разрешенных до конца, по-прежнему актуальных» (Михайлов, 578 ).

«Старый» Брут (именуемый так иногда, чтобы отличить от Брута позднего – убийцы Цезаря – Марка Юния Брута) выступал в качестве одной из главных «знаковых» фигур эпохи. В ней сливались два образа: «борец за свободу и права сограждан» и «гражданин и патриот своего отечества».

Брут (мы, правда, не знаем какой) упомянут в первых страх оды А.Н. Радищева «Вольность»:

«О дар небес благословенный,

Источник всех великих дел,

О вольность, вольность, дар бесценный!

Позволь, чтоб раб тебя воспел.

Исполни сердце твоим жаром,

В нем сильных мышц твоих ударом

Во свет рабства тьму претвори,

Да Брут и Телль еще проснутся,

Седяй во власти да смятутся

От гласа твоего цари» (1781–1783).

В декабристских кругах, в особенности в творчестве К.Ф. Рылеева, имя Брут упоминалась там, где следовало сказать: «враг тиранов». Выше мы приводили строки Рылеева, в которых Брут ставился в один ряд с испанским революционером начала XIX века Риегой. Еще один ряд, уже чисто «римский» Рылеев выстроил в послании «К временщику»:

«Тиран, вострепещи! Родиться может он

Иль Кассий или Брут, иль враг царей Катон!» (1820)

Здесь, правда, имеется в виду поздний Брут – соучастник Кассия по заговору против Цезаря. А вот в оде «Гражданское мужество» есть и «наш» – Старый Брут:

«Лишь Рим, вселенной властелин,

Сей край свободы и законов,

Возмог произвести один

И Брутов двух и двух Катонов». (1823)

Эта навязчивая связь ассоциаций «Рим – Брут – свобода» позволила в свое время Г.А. Гуковскому заявить: «Мысли Пушкина… привели его к разочарованию в реальности надежд на русских Брутов. Отсюда пушкинская ирония по адресу римского Брута» ( Гуковский , 7). Утверждение, на наш взгляд, спорное, хотя бы потому, что имя Брут отнюдь не было узурпировано декабристами и могло символизировать порой даже контрреволюционные действия.