Псих

И вот как-то раз я захожу к себе в комнату, которая похожа на склеп под слоями белой от пыли пленки (странно, но мне нравится), и обнаруживаю там Райдера, который клеит обои. Черт, как, наверное, это должно быть романтично. Меня сейчас стошнит. Я вчера и так имела неприятный разговор с родителями, которые давай названивать его отцу, чтобы помог с ремонтом – у них всегда был такой, знаете, взаимообмен, особенно когда мы были младше. Ну и, как вы можете догадаться, они ему не дозвонились. Целый вечер выясняли, почему я молчала. (А почему же вы не знали, если вы были такие друзья – как хорошо, что я не сказала это вслух.)

Сейчас, когда я бегаю туда-сюда с ведрами и тряпками, помогая Райдеру, молчать как-то приятнее. Во всяком случае, комфортнее. Наверное, надо будет сказать ему спасибо. Может, после задушевных бесед с моими родителями о его дальнейшей судьбе его это хоть немного утешит.

Я думаю о том, стоит ли мне вообще перепрыгивать эту двухмесячную пропасть, есть ли в этом какой-то великий смысл. Может, нужно провести два месяца как белая женщина, а потом наплевать. Может, я еще успею соскочить с поезда «высшее образование», потому что ни черта хорошего оно что-то не образовало во мне, да я и учусь, в сущности, чуть больше года. Может, ближайшие три или четыре не стоят моих мучений. Вам, наверное, это странно, но мне тяжело являться в университет раз в два месяца, когда все смотрят на меня как на дикое животное; тяжело приспосабливаться к тому, что надо долго слушать, что нельзя пойти посмотреть в окно или выйти погулять по коридору, если слушать не очень интересно. Я очень плохо стала писать, и десять минут письма от руки могут довести меня до изнеможения. Я не рисую кардиограммы, как Эстер Гринвуд, конечно; я просто потеряла навык. Я думаю о том, что я еще могу потерять, если еще немного поживу такой полужизнью. Что еще можно разучиться делать, если не знаешь, что будет завтра? Кстати, если что, я не прошу вашей жалости. Мне просто печально, что я разучилась держать ручку в руке.

Надеюсь, у меня еще осталось время.

Райдер говорит, что раз я все равно почти всегда поступаю правильно и почти ни за что себя не виню, ответ напрашивается сам собой. Видимо, я очень здорово притворяюсь, если даже Райдер думает, что я ни в чем никогда себя не обвиняю. Он сам соскочил на последнем курсе, но вряд ли хочет, чтобы я шла по его стопам – хотя в его случае никогда не знаешь точно, хочет он чего-нибудь или нет. Он все время тебя проверяет. Это, кстати, почти единственная причина, по которой я не очень люблю с ним общаться – от него идет такой сильный фон, что у моего внутреннего голоса сбиваются настройки, и я вполне реально перестаю понимать, куда мне двигаться дальше. И одновременно начинаю видеть очень четко, куда. Путано, но я почти уверена, что вы меня поняли – все дело в том, что я не очень хочу видеть направление своей медикаментозной эволюции. Если честно, я не вполне к этому готова.

Может, я стану большой писательницей, а? Никакого образования для этого не нужно. Или каким-нибудь гештальт-терапевтом. Не скажу, что для этого образование не нужно, просто у меня такое ощущение, что я сама уже могу вылечить кого угодно от чего угодно. Или по крайней мере так же убедительно имитировать бурную деятельность, как это делают мои врачи. Не то чтобы я кого-то из них обвиняла, естественно – но хоть бы одному из них хватило духу сказать: «Вы выбрасываете деньги на ветер. Лечить ничего не надо». Было бы так здорово первые минут десять. А потом родители сказали бы, что это шарлатан, и пошли бы искать менее принципиального человека. А Райдер опять сказал бы, что мне надо снимать квартиру, и желательно где-нибудь на другом континенте – иначе все мое нытье представляет собой жалкий мазохизм. На что я скажу ему, что пока он снимал квартиру на другом континенте, умер его отец. На что он ответит мне, что пока вся семья толпилась у постели, умерла его мать. И я, наверное, извинюсь. Райдер такого же мнения о жалости, как и я.

В любом случае, у меня теперь есть время подумать, потому что меня насильственно переселили к Марселле, и я теперь ее няня, кормящая мать и духовный наставник в одном лице. Ну, может, с кормящей матерью я погорячилась – ее биологическая матушка отбыла в турне, иначе она бы меня у себя в доме точно не перенесла. Ее прошлый визит свел на нет все мои жалкие педагогические потуги – после родительской недели Марселла снова заикается, а попытки заставить ее читать больше напоминают со стороны избиение младенца. Наша змея на костылях, заметив это, решила, что ей не хватает моего позитивного влияния, и велела удвоить мою преподавательскую нагрузку. Блин, и как она вообще заметила, что у меня что-то получалось? Как ее угораздило?